Крупнейший из стоиков I в. н.э., Луций Анней Сенека (4 г. до н.э. – 65 г. н.э.), разницу между положениями стоицизма и эпикуреизма готов считать случайной. Он помнит, что стоики учили, будто мудрец должен исправлять человечество; но времена изменились, человечество испортилось непоправимо, и лучшее, что может сделать мудрец, это уйти в себя, возвыситься над людьми, приблизиться к Богу и воздействовать на людей не убеждением, а примером. Он считает душу такой же материальной, как и тело, но отчётливо их противопоставляет и приветствует смерть и самоубийство как высший акт приближения к Богу. И хотя большинство людей лишь издали могут стремиться к идеалу, они заслуживают не презрения, а сочувствия: все люди равны перед Богом, и все должны быть связаны узами добра и взаимопомощи, не исключая и рабов. Такая апология всечеловеческого равенства (конечно, не с социальной, а с моральной точки зрения) звучит на римской почве впервые. Уход от мира, уход от всего телесного, стремление к Богу, культ равенства людей – все эти черты сближали философию Сенеки с наступающим христианством; впоследствии даже сложилась легенда о знакомстве Сенеки с апостолом Павлом и была даже сочинена их фиктивная переписка. Неопифагорейство делало ещё один шаг от философского рационализма к религиозному иррационализму: оно открыто клало в основу своего учения не разум, как стоики, а божественное откровение, возвещённое Пифагором Самосским (570–490 гг. до н.э.) и доступное его ученикам. Образ трансцендентного божества, противоположение божественного духа и презренной материи, бессмертие души – всё это провозглашалось неопифагорейством с гораздо большей прямотой и излагалось в многочисленных сочинениях от лица Пифагора и его учеников. Неопифагорейство особенно интересно исследователям тем, что на его почве впервые была сделана попытка синтеза греческой философии и иудейской религии в сочинениях Филона Александрийского (около 30 г. до н.э. – 50 г. н.э.), одного из руководителей александрийской еврейской общины, от которого сохранились многочисленные сочинения. Почти все они представляют собой аллегорическое толкование Библии: Филон толкует её как стоики толковали Гомера, открывая за мифическими образами абстрактно-философские понятия. Главное его внимание направлено на то, чтобы представить иерархию посредников между Богом и миром: вначале это Логос, постигаемый образ непостигаемого Бога, затем – Силы, творящая и правящая, затем Силы милосердия и справедливости и т.п. Это начало учения об эманации Божества, столь важного для последующих систем философии. Филон Александрийский наверняка был хорошо знаком с религиозно-философским учением герметиков, появившимся примерно тогда же. В трактате «Поймандр» описывается, как Мировой Разум беседует с пророком, и эта беседа очень напоминает общение Авраама с Господом. Поймандр (т.е. «Пастырь мужей») раскрывает перед Гермесом Трисмегистом («Трижды великим», якобы автором учения) величественную картину мироустройства, сотворение мира. Здесь Свет противопоставлен тьме – неорганизованной материи, и в эту материю опускается Святое Слово – Сын Божий, а венцом творения является создание Человека, подобного Самому Свету, и Свет возлюбил его, как собственное дитя. Но когда Первочеловек познал красоту породившего его Света, ему тоже захотелось творить, и это желание стало причиной его падения. Увидев в Природе прекрасный образ Бога, Человек воспылал к ней любовью и пожелал поселиться в ней. Вот почему Человек двояк: смертен телом и бессмертен душой. На этом положении строилась этика герметизма: если любовь лишила человека бессмертия, то он может обрести её вновь лишь путём отвращения от любви и всего того, что с ней связано. Судя по большому количеству упоминаний о Гермесе (создателе учения) разных авторов, герметизм имел много сторонников среди учёных эллинов как в Египте, так и в Греции. Но массовой религией он никогда не был: сложная символика и холодная аллегоричность не позволила ему распространиться в народе. Кроме того, ему явно не доставало той пламенной веры в непреложность Откровения, которая обеспечила победу возникшему в то же время христианству. Авторы поздних герметических трактатов жили в ту эпоху, когда христианство широко распространилось по Римской империи. И хотя прямых выпадов против него нет, скрытая полемика всё же присутствует. Христиане же относились к герметизму с уважением, т.к. находили в нём много общего с собственными представлениями. Филон Александрийский был апологетом иудейства, но своим экзегетическим методом оказал большое влияние на последующее богословие своим учением о Логосе. Как философ он был сторонником эклектического платонизма, сильно окрашенного стоицизмом и процветавшего в его родном городе. Подобно другим современным ему эклектикам, он видел в таком учении общую суть всей греческой философии и, вместе с тем, подобно другим иудеям-эллинистам, признавал источником греческой мудрости священное откровение Ветхого Завета, из которого, по его мнению, черпали древние философы. Книги Моисея в каждой букве не только подлинника, но и того греческого перевода, которым пользовался Филон Александрийский (см. Септуагинта), заключают, по его мнению, в иносказательной форме учение Платона, Пифагора, Зенона и Клеанфа. Всё Писание есть аллегория, и задача толкователя в том, чтобы раскрыть «духовный» смысл, скрытый в этой аллегории.