Заслуживает внимания исследователей употребление в святоотеческую эпоху греческого слова «богодухновенный». Григорий Нисский использует его, говоря о «Шестодневе» Василия Великого как о «боговдохновенном толковании... (восхищающем) не менее, чем слова самого Моисея». Писатель чуть более позднего времени даже эпитафию на могиле епископа Аверкия называл «боговдохновенным посвящением». «Богодухновенными» назвали отцы третьего Вселенского собора определения этого Собора (см. также Богодухновенность). Экскурс в проблематику богодухновенности и канона Б. Мецгер завершает таким резюме: «Писание канонично не потому, что автор был исполнен божественного вдохновения; скорее, автор считается исполненным вдохновения, поскольку написанная им книга признана канонической, то есть авторитетной для Церкви». Это положение особенно важно в свете того, что современная библеистика часто ставит под сомнение традиционное авторство ряда библейских книг. Означает ли такое сомнение, что книга, о которой идёт речь, должна исключаться из канона? Для церковного сознания очевиден отрицательный ответ: каноничность текста определяется не (пред)историей его возникновения, а складывавшейся в определённую эпоху церковной традицией. Тот факт, что, в конечном счёте, объём Писания определяется церковным Преданием, смущал реформаторов XVI в. Жан Кальвин писал: «Задавая вопрос, как мы узнаём, что Писание от Бога, если мы не можем сослаться на постановление Церкви, нам следовало бы также спросить, как мы отличаем тьму от света, чёрное от белого, горькое от сладкого. Писание несёт на себе отпечаток ясного свидетельства о своей истинности, как чёрное и белое – о своём цвете, а горькое и сладкое – о том, каковы они на вкус». Эта красивая формулировка не может скрыть, однако, что умение отличить канонические писания Нового Завета от новозаветных апокрифов всё же пришёл к Жану Кальвину от ранней церкви через средневековую католическую традицию. Учение о «самодостоверности» Священного Писания (autopistia) легло в основу лютеранской ортодоксии: Писание само свидетельствует о своём божественном авторитете, богодухновенности и непогрешимости. Однако отвержение традиции не могло не привести к сомнениям в унаследованном от неё каноне. Так, Мартин Лютер сомневался в каноничности и апостольском характере Послания к Евреям, Посланий Иакова, Иуды и Апокалипсиса. Хотя он и не желал навязывать своё мнение другим или удалять эти книги из Нового Завета, он напечатал их в самом конце своего перевода Нового Завета, по сути, как приложения. Основанием для этого служит несогласие Мартина Лютера с отдельными мнениями, изложенными в этих книгах, апокрифические цитаты в Послании Иуды, а также то, что Апокалипсис перенасыщен видениями. Существенно, что Мартин Лютер не считает авторство важным критерием каноничности: «Всё, что не учит Христу, апостольским быть не может, даже если это учение св. Петра или св. Павла. А всякая проповедь Христа – апостольская, даже если проповедником был бы Иуда, Анна, Пилат или Ирод». Очевидно, что это – крайне субъективные критерии, которые открывают путь к самым радикальным пересмотрам библейского канона в зависимости от индивидуального озарения и настроения богослова.