Евразийцы утверждали, что религиозно-культурный мир Востока тяготеет к русскому православию как к своему центру. В то же время они пытались учесть выдвигаемое их оппонентами указание на сравнительно небольшой успех предшествующей христианской миссии среди народов Востока, на бесспорное «противление истине» среди язычников и заявляли, что обращение «извне» и «принудительно» противно самому духу православия. Поэтому историческая миссия русского православия, по мнению евразийцев, должна состоять в обеспечении самораскрытия православной сути иноверных исповеданий евразийских народов, в помощи им в их естественном саморазвитии до православия, а не во внешней миссионерской деятельности. Концепция «потенциального Православия» получила резко негативную оценку православных мыслителей: Г.В. Флоровский называл её «соблазнительной и лживой теорией», «розовой сказкой о язычестве». При всём стремлении связать государственный и культурный идеал евразийства с православной верой евразийцам не удалось найти убедительное решение вопросов о том, насколько желательно и возможно обращение всех народов Евразии в православие, и каким образом православное единство может быть совмещено с различием культур евразийских народов, обусловливаемым в том числе и различием их религиозных воззрений. Евразийские идеи и концепции со времени их появления подвергались непрестанной критике в среде русской эмиграции. С одной стороны, практическое признание евразийцами большевизма как свершившегося факта русской истории, а с другой – приверженность участников движения идеалам православной государственности и их явная «антизападность» привели к тому, что евразийское движение оказалось как бы посередине политического спектра и вследствие этого получало полемические удары со всех сторон. Представители русской эмиграции, придерживавшиеся демократических взглядов, находили неприемлемым тотальное отвержение в евразийстве совокупности западных ценностей. Так, Павел Николаевич Милюков утверждал, что история России развивается в рамках общей европейской истории и проникнута общей культурой, распространяющейся с Запада на Восток, что для России лучше быть последней из европейских стран, чем первой из азиатских. Он негативно оценивал приверженность евразийцев идеалам православия и упрекал их в сближении с большевиками, называя евразийство в целом «идеологической утопией». Напротив, монархист А.В. Гладков считал недостатками евразийства критическое отношение к институту монархии и недооценку роли единого правителя, который в евразийстве был замещён абстрактной «идеей-правительницей». Пётр Бернгардович Струве выделял в евразийстве, и в частности, в творчестве П.Н. Савицкого, элементы здорового консерватизма, но считал неприемлемой якобы присущую движению и его отдельным представителям идеализацию революции. Известный политический деятель Василий Витальевич Шульгин указывал на то, что петровский поворот к Западу не был (как утверждали евразийцы) просто прихотью, но был востребован самой историей, став ответом России на военную угрозу со стороны Запада. Протоиерей Сергей Николаевич Булгаков увидел в евразийстве возвращение к презираемому им народничеству и прагматический подход к религии, метко названный им «православизм».