Те же проблемы возникают у исследователей, когда речь заходит о проповедях Иисуса и его учеников. Известные трудности представляет определение того, насколько проповедь Иисуса, содержащая моральные императивы, осуждающая богатство и черствость высших слоев общества, была рассчитана только на иудеев, поскольку Палестина, и особенно ее северные области (Кесария и уже упомянутая Галилея) были в этническом отношении смешанными. С одной стороны, он призывал нести проповедь только «погибшим овцам дома Израилева», с другой – привлекал к себе неиудеев, например, самаритянку (женщину сиро-финикийского происхождения), римского центуриона и т.д. В этой двойственности виден длительный процесс разрыва христианства с иудейской почвой и перевод проповеди на греческий язык. Этому способствовало то обстоятельство, что эллинизации подверглась и сама Палестина (в городах греческий, наряду с арамейским, был разговорным языком, а древнееврейский оставался только языком книжной культуры), и то, что существовала многочисленная эллинизированная еврейская диаспора, в которой общеупотребительным был не еврейский оригинал Священного Писания, а его греческий перевод – Септуагинта. Таким образом, христианская грекоязычная проповедь имела уже готовый фундамент. У ее истоков стоял апостол Павел – «апостол язычников» и первый представитель грекоязычного христианского богословия. Именно благодаря Павлу, который первоначально был ревностным гонителем христиан (Савлом), христианство вышло за пределы еврейского мира. Он провозгласил универсальный характер спасительной миссии Христа, для которого «нет ни Еллина, ни Иудея». В отличие от других апостолов (греч. apostolos – посланный), проповедовавших Христа среди единомышленников, он отправляется в далекие и опасные путешествия и проповедует в Малой Азии, Греции, Сирии.

Вполне понятно, что переход на другой язык породил другую образную систему. Именно в процессе «перевода» христианских представлений с одного языка на другой и возникают предпосылки представлений о сущности и природе Христа. Например, на иудейской почве не могли возникнуть представления о непорочном зачатии Иисуса Девой Марией от Духа Святого, поскольку по-древнееврейски слово «дух» («руах») – женского рода. Иудейская традиция не могла признать Иисуса сыном Бога (в смысле подлинного сыновства), применяя этот термин к человеку, который добродетельной жизнью удостоен быть названым Сыном Бога. В эллинизированной среде, привыкшей к культу героев, это употребление было воспринято буквально. Поскольку этот оборот употребляется уже в бесспорно принадлежащих апостолу Павлу Посланиях, можно предположить, что трансформация этого представления произошла довольно рано. Отсюда берет свое начало учение, согласно которому Иисус Христос «единосущен Отцу», закрепленное в решениях Никейского Собора (325 г. н.э.).

Знаменательно, что проповедь о Христе среди людей, чуждых идее единобожия, сопровождалась не только насмешками по поводу грядущего воскресения мертвых и поклонения распятому Христу, но и пользовалась очевидным успехом. Так, жители города Листры, присутствовавшие на проповеди Павла и его спутника Варнавы, увидели, как он исцелил хромого, и решили, что боги сошли в образе человеческом, поэтому они назвали Варнаву Зевсом, а Павла – Ермием. Жрец Зевса привел к воротам быков, принес венки и хотел вместе с народом совершить в их честь жертвоприношение. Услышав об этом, апостолы Варнава и Павел разодрали на себе одежды и с криком «Зачем вы это делаете?» бросились в толпу. «Мы такие же люди, – говорили они, – как и вы, и пришли к вам с Благой вестью, чтобы обратились вы от никчемных идолов к Богу Живому». Этими речами они едва смогли удержать народ от жертвоприношения.