Поскольку Палестина была фарисейской, проповедь Христа и апостолов должна была упасть здесь на (мало сказать – равнодушную) враждебную почву. Саддукеи так же, как и фарисеи, понимали отношение человека к Богу как формально-договорное: народ должен исполнять закон, Бог за это должен даровать Мессию. Саддукеи пользовались своей критикой фарисейских построений главным образом для того, чтобы оправдать в глазах народа свою холодность к закону, истинной причиной которой было их маловерие. Их скептицизм по отношению к самому существу религии был еще худшей почвой для евангельской проповеди, чем фарисейская ревность не по разуму.

По-видимому, гораздо благоприятнее были условия в общине ессеев, в устройстве и вероучении которой есть немало довольно ярких аналогий с учением Евангелия. Однако есть много и резких отличий, решительно подрывающих мнение, будто Спаситель был ессей или ученик ессеев. Эти отличия сводятся к тому, что ессеи, если отвлечься от некоторых сторон их жизни нееврейского происхождения (особенно их почитания Солнца), тоже представляют собой фарисейство: имея, несомненно, высокоразвитую, истинную мораль, они в равной мере заимствовали и фарисейскую «внешнюю» праведность. Если фарисей считал себя оскверненным вследствие общения с ам-гаарцем (собственно «народ поля», «мужичье»), то ессея оскверняло даже общение с ессеем же низшего класса. Ессеи носили только белую одежду, ели, соблюдая едва ли не вечный пост, только за своим общинным столом, жили и останавливались только в своих орденских помещениях; отвергали брак; соблюдали суровую, грубую внешность и, в частности, отвергали умащение маслами. Весь образ жизни Христа шел наперекор этим требованиям. Если бы Христос когда-либо был ессеем, то с первых шагов проповеди Его исключили бы из общины. Итак, и в ессействе Евангелие должно было встретить, наряду с сочувственными, и неблагоприятствующие моменты. История показала, что последние были сильнее: нет указаний, чтобы из ессейства многие обращались в христианство, и после разрушения Храма они слились не с христианами, а с солнцепоклонниками.

Однако несправедливо думать, что самодовольство фарисея было повальным в палестинском еврействе. Живой идеал истинной нравственности, требуемый законом и пророками, жил в народе и не умирал и в раввинских школах, как ни глушили его предписания законнической внешности. В еврействе эпохи Христа бродят идеи о первородном грехе, о даровании спасения за смирение милостью, а не правосудием Божьим. Мелькают идеи, что по людским грехам Мессии придется много пострадать и даже быть убитым (впрочем, последняя идея, указаний на которую нет в дохристианских памятниках, образовалась, может быть, не без христианских влияний, и мысли об искуплении грехов мира смертью Мессии в еврействе не было). Участие в одном из важнейших элементов обрядового закона (в жертвенном культе) было возможно только в Иерусалиме, и само понятие о первостепенной важности этого закона должно было слабеть по мере отдаления от Храма. Таким образом, за пределами Иерусалима поневоле снижались законнические требования, и сами евреи по мере такого удаления становились прозелитами; на место обряда поневоле выдвигались требования веры и морали, и тем подготавливалась почва новозаветному учению об оправдании благодатью через веру, сопровождаемую любовью; о поклонении Богу Отцу в духе и истине; об отмене обязательности Ветхого Завета.