Покой, досуг, столь мало ценимый традиционной римской общественной моралью, становится у Лукреция высшим счастьем. Этот путь к счастью через познание мира и примирение со смертью был открыт людям философом-материалистом Эпикуром (341–270 гг. до н.э.), и Лукреций не устаёт восхвалять Эпикура с почти религиозным благоговением, как спасителя человечества. Этот религиозный пафос объясним опять-таки только конкретно-исторической обстановкой духовного кризиса Рима эпохи гражданских войн, эпохи краха старых идеалов и мучительно-напряжённого чаяния новых. Между тем именно этот пафос определяет два важных отличия Лукреция от его греческих эпикурейских образцов. Во-первых, это сдвиг главного внимания с этики на физику. Для Эпикура учение о мироздании было лишь вспомогательным средством к достижению спокойствия души, Лукреций же, стремясь подчеркнуть всеобъемлющее и всеобъясняющее величие эпикурейства, сосредоточился именно на картине Космоса, безмерного, многовидного и единого в своих закономерностях. Это роднит его уже не с Эпикуром, а с ранними греческими натурфилософами, прежде всего, с Эмпедоклом из Акраганта (около 490 – около 430 гг. до н.э.), о котором Лукреций упоминает с глубоким почтением. Во-вторых, это сама поэтическая форма произведения Лукреция: Эпикур пренебрегал поэзией, видел в ней одну лишь пустую забаву, пользовался сухой логической прозой, Лукреций же, чувствуя себя пророком, несущим Риму свет эпикурейского спасения, ощущает потребность в поэтической возвышенности и жреческой торжественности слога; и опять-таки это роднит его с натурфилософским эпосом Эмпедокла. Отсвет величия Эпикура в представлении Лукреция падает и на его римского пророка, и о своём поэтическом творении он говорит с важностью и гордостью. Менее последовательным материалистом был Плиний Секунд Старший (23–79 гг. н.э.); отрицая традиционных богов, он, однако, признавал божеством солнце, которое считал центром вселенной. У Гая Валерия Катулла (около 87 – около 54 гг. до н.э.) продуманная отделка каждой лирической мелочи знаменовала презрение к общественной жизни (делу) и полную поглощённость личной жизнью (досугом). Для общественной жизни у поэта находится лишь изысканно-грубая брань – обычно по адресу Юлия Цезаря, Гнея Помпея (106–48 гг. до н.э.) и их сторонников, которые позорят и губят республику. Дружеский кружок заменяет для Катулла государство, на дружеский обиход переносятся понятия общественных добродетелей: доблести, верности, твёрдости, благочестия. Особую роль в этом замкнутом мирке должна была играть любовь, которая приобретает новое качество – возвышенно-духовное. Это открытие духовной любви – величайшее новшество и своеобразие Катулла, выделяющее его из всей античной поэзии и роднящее с поэзией Нового времени (в античности он не имел ни предшественников, ни последователей). Поэт Нового времени обозначил бы физическую любовь словом «желать», а духовную – словом «любить», античный поэт обозначил бы физическую любовь словом «любить», а для духовной не имел слова, и Катулл ищет его в сложных перифразах: «союз святой дружбы», «желать добра» и т.д. Это раздвоение понятия любви и лежит в основе душевной трагедии поэта; оно объясняет и его знаменитую антитезу: «И ненавижу её, и люблю…» Те полтора стиха, которые следуют за этой классической формулой душевной раздвоенности, читателю Нового времени кажутся рассудочно суховатыми, но это единство лиризма и учёности, страсти и рассудочности в высшей степени характерно для поэтики Катулла, которая вся построена на игре контрастов. В его языке архаические обороты сопоставимы с модными греческими заимствованиями, его стих всё время дразнит слушателя изысканными и эффектными ритмами. Всё это создаёт постоянную эмоциональную напряжённость, которая в зависимости от поворота темы осмысляется то как ликующая насмешка, то как трагическая мука. Мотивы примирения с действительностью появляются в творчестве Квинта Горация Флакка (65–8 гг. до н.э.). Поэт пытается воссоздать разрушенную временем гармонию между обществом и личностью, между умом и сердцем. И всё же образ человека у него овеян грустью: Гораций скорбит о бренности человеческой плоти, неспособной противостоять смерти, как противостоит ей вечно обновляющаяся природа. Преодолеть смерть человек может лишь в высшем проявлении своего духа – в поэзии. Гораций переносит на поэзию понятия древнеримской религиозной этики: «благочестие», «верность», «доблесть», учит поведению в мире, представляясь умудрённым человеком, всё познавшим, ничему не удивляющимся, спокойно приемлющим и удачи, и невзгоды, отказавшимся от непосильного и радующимся доступному, с усмешкой взирающим на людские заботы и в упорном самовоспитании и самосовершенствовании достигающим душевного покоя и внутренней свободы. «Золотая середина» Горация стала крылатым выражением, в нём воплотился завет античной цивилизации Новому времени. Этот культ меры и умеренности был, конечно, далеко не полным выражением античного гуманизма, но в нём был урок разумной гармонии, ставшей важнейшей составной частью и эстетического, и этического идеала человека.