Но время, когда творчество вне классицистических норм было мыслимо лишь в русле церковно-монашеской литературы, как раз в эпоху Симеона подходило к концу. К X в. происходит обновление византийского фольклора, заново осваивающего воинско-героическую тему. Предпосылкой этих сдвигов в народном творчестве было усиление военно-феодальной знати и общественного значения войны в обстановке успешных войн с арабами от первых побед Василия I (867–886 гг.) до взятия Георгием Маниаком Эдессы в 1032 г. Вырабатывается новый для Византии идеал жизнерадостного молодца-воина, разумеется, преданного православной вере, но на чисто мирской лад (без тени монашеского смирения), готового разговаривать как равный хоть с самим императором. Песни, воспевающие таких храбрецов, распевались уже на грани IX–X вв.: ученик Фотия Арефа Кесарийский жалуется на обилие сказателей, чьи простонародные напевы оскорбляли его изысканный вкус. Исследователи полагают, что к этой эпохе относится песнь «О сыне Армуриса», сохранившаяся в рукописях XIV–XV вв. (эта греческая «былина» была вдохновлена воодушевлением реванша, взятого в войнах с арабами). Бодрый тон этой небольшой (201 стих) героической песни выдержан очень цельно. Её историческая символика (месть сына за поражение отца) связана с настроением первых побед над доселе непобедимыми арабами. Гораздо более значительный по объёму и интересный по содержанию памятник византийского героического эпоса – знаменитая поэма «Дигенис Акрит», дошедшая в ряде вариантов. Это – обработка фольклорного материала под влиянием норм учёной поэзии (акриты – вольные землевладельцы-воины, селившиеся на границе и обязывавшиеся её оборонять). Сюжет поэмы обнаруживает ряд параллелей с арабской повестью об Омаре ибн ан-Науме из сказок «Тысячи и одной ночи» и с турецким эпосом о Сайд-Баттале, но аналогии могут быть ещё шире. Общественные условия и народные интересы мало зависели от государственных и вероисповедных границ. С этим вполне согласуется поразительная благожелательность, с которой в «Дигенисе Акрите» говорится об иноверцах. Исследователи полагают, что уже в XII–XIII вв. переложение эпоса о Дигенисе вошли в древнерусскую литературу («Девгениево деяние») и одновременно нашли отголосок на Западе – во фландрской поэзии (в самой Греции образ Акрита живёт в народной памяти до настоящего времени). В середине XI в. расширилась высшая школа в Константинополе, распавшись на две – философскую (т.е. общеобразовательную) и юридическую. Сюда стали ездить учиться из Западной Европы и из Багдадского и Египетского халифатов. Со второй половины XI в. спадает мистическая волна, породившая Симеона Нового Богослова, и начинается небывалый до тех пор подъём светских тенденций византийской культуры, которые стимулируют более всестороннее, чем во времена Фотия, усвоение античного наследия. В эту эпоху философ, учёный-энциклопедист, ритор, влиятельнейший руководитель школы, учитель нескольких императоров, которые сами стали литераторами, историк и политический деятель Михаил Псёлл (1018 – около 1078 гг.) обновляет традицию неоплатонизма и призывает к точным рассуждениям, основанным на силлогистике. Его литературная деятельность была весьма обширной. Михаил Псёлл оставил много сочинений по философии, богословию и естественным наукам, филологии, истории, был поэтом и оратором. Находясь под сильным влиянием эллинизма, он писал в стихах медицинские трактаты и христианские гимны, исследовал стилистику Гомера, пересказал «Илиаду», дал комментарии к комедиям Менандра и т.д. Самое яркое произведение Михаила Псёлла – «Хронография», мемуарно-исторический труд, охватывающий события с 976 по 1077 гг. Его сухой, проницательный, не чуждый цинизма ум, ясность, выразительность и раскованность языка, красочная конкретность личных наблюдений делает «Хронографию» единственным в своём роде явлением средневековой исторической литературы. Поразительная вольность Псёлла в его отношении к зрителю, доходящая до кокетства, до ощущения себя чуть ли не «режиссёром драмы на историческую тему» (выражение Якова Николаевича Любарского; 1929–2003 гг.), полновластным хозяином рассказываемых событий. Характеристики персонажей «Хронографии» необычно нюансированы, чужды однозначной оценочности: противоречивость человеческого нрава отмечается точно, холодно и спокойно, что заставляет вспомнить авторов Ренессанса. Любопытствующий наблюдатель и лукавый соучастник придворных интриг, царедворец и ритор, жадный до знаний учёный (впрочем, наряду с истинно оригинальным творчеством очень много занимавшийся самым механическим компиляторством), любитель оккультных наук и рационалистический их критик, сочетавший то и другое с довольно искренней набожностью (а при нужде способный на отталкивающее ханжество), Псёлл являет собой не только центральную фигуру культурного подъёма XI в., но и воплощение какого-то аспекта всей византийской культуры в целом, противоположного тому, который был воплощён в Симеона Новом Богослове.