Перенесение конфликта на переживания личности позволяет вводить в повествование описания мирной, невоенной обстановки: куртуазная литература в своей топике широко пользуется описаниями роскошного убранства, утвари и одежды, торжественных пиров, посольств, охот, турниров; немалую роль играют шелка и ткани, слоновая кость и драгоценные камни загадочного Востока в развёртывании описаний и сравнений; нескрываемая радость реабилитированной плоти звучит в описаниях любовных встреч, столь детализированных в куртуазном эпосе. С другой стороны, в мотивировке самодовлеющего личного подвига (âventiure) куртуазный эпос щедро черпает из сокровищницы сказочной и дохристианской мифологии: заколдованные замки и волшебные сады, окружённые невидимыми стенами, таинственные острова и сами собой плывущие челны, мосты «под водой» и мосты «острые, как лезвие меча», источники, возмущённая вода которых вызывает бурю, феи, карлы, великаны, оборотни (люди-соколы и люди-волки) на пять с лишком столетий укрепляются на страницах романов. Черта, характерная для арелигиозной установки куртуазной литературы: общение с этим чудесным, осуждённым церковью миром ничуть не вредит доброй славе куртуазного рыцаря. В феодальном эпосе Роланд, исполнив свой долг перед родом, племенем, сеньором и церковью, умирая, подаёт свою перчатку архангелу Гавриилу; в куртуазнейшей из эпопей Кретьена де Труа Ланселот в погоне за похитителем королевы Джиневры садится в волшебную тележку благожелательного карлы, унижая этим своё достоинство рыцаря (в тележке возили на казнь преступников) и совершая тем самым величайший подвиг любви, венчаемый попирающей узы церковного брака «сладостной наградой». В куртуазной лирике сюжетика и образная система определяются её преимущественно панегорическим характером; отсюда, с одной стороны, типизация идеализированного образа возлюбленной, представляющего лишь условный комплекс внешних и внутренних положительных качеств; с другой (как следствие резкого разлада между воображаемыми любовными и реальными отношениями владетельной дамы и её часто худородного министериала) преобладание мотивов тщетного служения, напрасной надежды (wân), в эпигонской «poésie de l’amour galant» XIV–XV вв., застывающих в ситуацию belle dame sans merci (прекрасной и непреклонной госпожи); здесь же исследователям приходится искать и объяснения другому популярному мотиву куртуазной лирики, входящему в число её топов (общих мест), – жалобам на злых разлучников-завистников («lauzengier» –«merkaere»). Но для куртуазного мировоззрения показательно не только обновление сюжетики куртуазного эпоса и куртуазной лирики, – ещё более показателен для роста индивидуального самосознания в куртуазной литературе существенный перелом в творческом методе её в целом. Героический эпос и светская лирика раннего Средневековья построены на «методе внешнего восприятия»: закреплению словом подлежит лишь восприемлемое зрением и слухом – речи и действия героя позволяют лишь догадываться о его переживаниях. Иначе в куртуазной литературе. Впервые трубадуры вводят в светскую поэзию «интроспективный – творческий метод», стиль психологического анализа.