Самодовлеющий рыцарский подвиг-авантюра (l’aventure, diu âventiure), совершаемый без всякой связи с интересами рода и племени, служит, прежде всего, для возвышения личной чести (onor, êre) рыцаря и лишь через это – чести его дамы и его сеньора. Но и сама авантюра интересует куртуазных поэтов не столько внешним сплетением событий и действий, сколько теми переживаниями, которые она пробуждает в герое. Конфликт в куртуазной литературе – это коллизия противоречивых чувств, чаще всего – коллизия рыцарской чести и любви. Ещё более чётко, чем в куртуазном романе, отражается рост индивидуального самосознания в лирике: анонимности предшествующей эпохи трубадуры Прованса (первые носители нового мировоззрения) противопоставляют подчёркивание и восхваление поэтического авторства: впервые в Средневековье в этой поэзии личность с гордостью утверждает свои права на свою творческую продукцию. «Non es meravelha, s’ieu chan / mielhs de nulh autre trobador» («Не диво, если я пою лучше всякого другого трубадура»), – начинает одну из своих песен Бернарт де Вентадорн, а Джауфре Рюдель заключает свою песню предупреждением: «Bos es lo vers… / É cel que de mi l’apenra / Gart se no i falha ni pessi!» («Прекрасен мой стих. И тот, кто выучит его от меня, пусть остережётся ошибиться в нём или испортить его!»). В тесной связи с общим ростом самосознания личности находится сублимация сексуальных отношений в куртуазной литературе. Церковь предавала проклятию в качестве одного из семи смертных грехов (fornicatio) все виды внебрачных отношений; феодальная система лишала женщину прав наследования, ограничивала её экономические и политические права. И в героическом эпосе лишь на заднем фоне маячат бледные образы покорных и пассивных жён и невест воинственных витязей, например, «прекрасной Альды» – невесты Роланда. Правда, наряду с этим героический эпос (в особенности германских народов) хранит мощные суровые образы воинственных богатырш, мстительниц за оскорбление и пролитую кровь; но образы эти (Брунгильды, Кримгильды «Нибелунгов») порождены, в основном, отношениями ещё дофеодальными, хотя сохраняются и в позднейших обработках куртуазного типа. Иначе – в назревающей новой экономической структуре, влекущей за собой рост городов, развитие денежного оборота, твёрдую организацию управления поместьями, зачатки бюрократически централизованной государственности. Ограничение в этих условиях экономических и политических прав наследниц крупных феодов теряет смысл; и Прованс (родина куртуазного служения даме) осуществляет впервые «раскрепощение» женщины из верхних слоёв господствующего класса, уравнение её в правах наследования с мужчиной: в XII в. управление ряда крупных феодов (графства Карскассонского, герцоства Аквитанского, виконств Безьярского, Нарбоннского, Нимского) оказывается в руках женщин. Так создаются реальные предпосылки для феодализации отношений между знатной дамой – владетельницей феода – и слагающим ей панегирики служилым рыцарем – незнатным министериалом. Но в куртуазной литературе эти отношения получают своеобразное перетолкование: рост самосознания личности сказывается в эротической интерпретации форм служения, в феодализации (правда, строго ограниченной сословно) сексуальных отношений: панегирик вассального рыцаря владетельной даме превращается в настойчивую мольбу о той «сладостной награде», которую церковь заклеймила позорным словом «блудодеяния», в сознательное прославление супружеской неверности.