Предмет безусловного познания есть субстанциальное содержание бытия, которое в то же время есть и непосредственная собственность нашего «Я», самостное, или понятие. Гегель говорит: «Если зародыш сам по себе есть будущий человек, то он ещё не человек сам для себя; таким становится он, лишь когда его разум достигнет до развития того, что составляет его сущность». Подобным же образом относится идея в бытии к идее в мышлении. Настоящая философия или безусловное мышление не есть отношение субъекта к абсолютной идее, как к чему-то отдельному, а полнота самораскрытия этой идеи для себя. Но что же такое это безусловное мышление, в котором абсолютная идея находит самое себя? В этом пункте главная оригинальность Гегеля, здесь он разошёлся с другом и своим единомышленником, а потом соперником и врагом – Шеллингом. Что истинная задача философии есть познание абсолютного и что в абсолютном субъект и объект тожественны, а за устранением этой основной противоположности устраняются и все прочие, так что истина определяется как тожество всего в одном – это была собственно точка зрения Шеллинга. Гегель вполне усвоил эту общую идею абсолютного тожества, или абсолютного субъект-объекта, как настоящее определение истины и основной принцип философии, высвобождающий её из скептической двойственности Канта и из одностороннего субъективизма Фихте. Но как же осуществляется этот принцип абсолютного тожества в действительном знании, как выводится из него содержание истинной науки или философии? Для Шеллинга способ безусловного познания был умственное созерцание (intellektuelle Anschaung), на предполагаемой невозможности которого Кант основывает своё убеждение в непознаваемости существа вещей. Кант говорил, чтобы мир умопостигаемых сущностей (ноуменов) был дан вам в действительном познании, а не в субъективных только идеях, необходимо было бы, чтобы в основе такого познания лежало умственное созерцание, как в основе нашего действительного познания мира явлений лежит чувственное созерцание (в формах пространства и времени). Но такого умственного созерцания у нас нет и быть не может, а потому мир ноуменов неизбежно остаётся для нас непознаваемым. Шеллинг утверждал не только возможность, но и действительность умственного созерцания, как единственного истинного способа философского познания. Гегель, не оспаривая этого в принципе, но рассматривая действительное содержание философии Шеллинга, находил, что его умственное созерцание сводится на деле к двум общим приёмам, одинаково неудовлетворительным. Во-первых, «рассматривать какой-нибудь предмет, как он есть в абсолютном», состоит, как оказывается, в следующем: нужно только утверждать, что хотя об этом предмете и говорится теперь как о чём-то отдельном, но что в абсолютном (А = А) такой отдельности вовсе не существует, ибо в нём всё есть одно. Формулировав, таким образом, сущность этого первого приёма абсолютной философии, Гегель беспощадно замечает: «Это единственное знание, что в абсолютном всё равно всему, противопоставлять различающему и наполненному знанию, или выдавать абсолютное за ночную темноту, в которой все кошки серы, можно назвать только наивной пустотой в сфере знания». С одним этим способом нельзя было бы, конечно, создать даже призрачной системы. На помощь является второй приём абсолютного познания, состоящий в том, чтобы на основании всеобщего тожества строить разные симметрические схемы и проводить аналогии между самыми разнородными предметами. Гегель говорил: «Если нам проповедуют, что рассудок есть электричество, а животное – азот, или что оно равно северу или югу и т.п., представляя эти тожества иногда в этой самой наготе, иногда же прикрывая их более сложной терминологией, то неопытность могла бы прийти в изумление от такой силы, соединяющей вещи, по-видимому, столь далеко лежащие; она могла бы видеть здесь глубокую гениальность, тешиться и поздравлять себя с этими достохвальными занятиями. Но уловку такой мудрости также легко понять, как и пользоваться ею, а раз она сделалась известной, повторение её становится так же невыносимо, как повторение разгаданного фокуса. Аппарат этого однообразного формализма всё равно, что палитра живописца, на которой натерты только две краски, например, красная и зелёная: одна для исторических картин, а другая для ландшафтов».