Католическое богословие этого времени в вопросе о богодухновенности Священного Писания стоит на позициях Тридентского собора, говоря о Божественном диктанте, что необходимо ставит священного писателя в позицию простого переписчика. Католические богословы делали попытки различения в тексте Писания богодухновенного и естественного начал (Л. Лессиус), а в XIX в. неоднократно пробовали понять богодухновенность через психологию творчества. Так, энциклика папы Льва XIII (1878–1903 гг.) Providentissimus Deus (1883 г.) анализирует психологию священного писателя в трёх аспектах: умственном, волевом и профессиональном. Английский кардинал Францелин (Джон Генри Ньюмен; 1801–1890 гг.) отделил богооткровенный замысел Писания от его конкретного воплощения священным писателем: мысли и концепции усвояются Богу, слова и выражения – писателю. С конца XIX – начала XX в. в католической церкви стали возникать тенденции, направленные на пересмотр в восточно-христианском понимании догмата, утверждённого на Тридентском соборе. Однако в догматической конституция второго Ватиканского собора (1965 г.) «О Божественном Откровении» (Dei Verbum) тема богодухновенности была раскрыта лишь в общих чертах, что не позволило католикам дать ясное определение этого теологического понятия. По существу, его догматика вернулась к декларативному принципу, обозначив границы понимания богодухновенности как богооткровенной истины Священного Писания, восстановив священный и канонический статус книг Ветхого и Нового Заветов. Конституция утверждает безошибочность книг Писания в деле спасения, именует Бога автором Библии, а священнописателей книг Библии – настоящими, боговдохновенными авторами со своими способностями и силами. Протестантские богословы А. Пфайфер, И.З. Землер, И.Г. Тёлльнер, И.Д. Хайльман, Г.Ф.К. Хенке и др. в качестве боговдохновенных рассматривали только пророческие книги или даже их части, а написание остальных книг объяснялось естественными причинами. Предполагались разные степени воздействия Святого Духа и соответственно разные степени достоверности Священного Писания, допускалось присутствие в библейских книгах чисто человеческих представлений; дар богодухновенности мог дифференцироваться по степени вовлечённости в процесс написания того или иного текста, поскольку при признании безошибочности Священного Писания в целом могли допускаться ошибки в его отдельных частях. Одним из путей решения данной проблемы стало также разделение священного текста по его содержанию: как богодухновенные утверждались только нравственные и вероучительные положения Библии, а прочий материал (исторический, географический, бытовой, естественнонаучный и т.д.) не рассматривался в данной категории. Те тексты, которые противоречат протестантской теологической системе, автоматически исключаются из списка богодухновенных. Радикальные протестантские группы авторитет Священного Писания не признают вообще, ссылаясь на то, что в Библии содержится ряд неточностей исторического плана. Вывод, к которому приходят эти протестантские экзегеты, заключается в том, что если бы авторами этих текстов руководил Бог, то ошибок быть не могло, но поскольку они есть, постольку эти тексты не богодухновенны. Особое положение в понимании богодухновенности Священного Писания в православной традиции связывается богословами с многочисленными примерами его воздействия на слушателя или читателя: многие отцы рассматривали данный феномен как особую благодатность Библии. В частности, о благотворном, возрождающем действии Писания на души говорил Иоанн Златоуст, что было для него доказательством богодухновенности. Православная традиция приводит много примеров чудесного обращения или призвания при чтении Библии, подчёркивая, что богодухновенность является неизменной печатью Святого Духа, которая актуализируется в сердце верующего, что дар богодухновенности нельзя ограничить временем написания и составления Библии, потому что он составляет неизменную часть её существования как Священного Писания в традиции церкви. Для исследователя данный аспект богодухновенности представляет особую трудность: поскольку речь идёт о личном религиозном опыте, любая попытка его богословского осмысления может привести к субъективизму.