В ответ, отстаивая своё право «пытати потонку Божественных Писаний», Климент обрушил на своего адресата поток аллегорических толкований Священного Писания, доказывая необходимость подобного понимания смысла библейских событий и образов для духовного воспитания христианина. Со времён возникновения Александрийской школы богословия в византийской культуре продолжал разрабатываться аллегорический метод понимания Священной истории, который заключался в том, что свершившееся во времени событие понималось как иносказание о смысле, пребывающем вне времени. Из Послания исследователи сделали вывод, что его автор прошёл хорошую школу византийской образованности, прекрасно владел аллегорическим методом толкования Священного Писания, и что в окружении Климента находились высокообразованные люди; возможно, это окружение составляло школу Климента. Это исследователям ясно из того места Послания, где его автор, обращаясь к адресату, пишет о своих сподвижниках: «Григорей знал алфу, якоже и ты, и виту подобно, и всю 20 и 4 словес грамоту. А слышиши ты ю, у мене мужи, имже есмь самовидець, иже может рещи алфу, не реку, на сто, или двесте, или триста, но и 4-ста, а виту – також». Умение сказать нечто более чем стократно на альфу, бету и все 24 буквы греческого алфавита говорит о хорошем знакомстве с одним из разделов курса византийской грамотности, именуемым схедографией. Как показали Евгений Евстигнеевич Голубинский и Евгения Эдуардовна Гранстрем, с ХI–ХII вв. до нас дошли греческие сборники упражнений, представляющих собой грамматические и орфографические парадигмы в виде длинных рядов слов на каждую букву алфавита. Реплика Климента об умении его «мужей» сказать нечто до 400 раз на каждую букву греческого алфавита призвана подчеркнуть виртуозность владения людьми из окружения митрополита греческим языком, в первую очередь, схедографией. Если на Руси «философами» обычно называли учёных людей, то в Византии это слово имело и более конкретный оттенок: там оно употреблялось в значении звания лиц, окончивших высшую школу, и было равноценно званию учителя. Об адресате Климента, смоленском пресвитере Фоме, исследователям известно только из Послания. Он был приближённым Смоленского князя, каковым, судя по времени написания письма, должен был быть князь Ростислав Мстиславич. Знакомство Климента с князем Ростиславом было давним, поскольку автор Послания говорит о Смоленском князе как о своём «напресном» (вечном) господине («Полное собрание русских летописей», том 2). Исследователи находят примечательным, что Климент ссылается на какое-то своё «писание» к князю, ставшее известным Фоме (вероятно, Послание Климента продолжает полемику, начатую смоленским священником по поводу «писания» Климента ко князю). Дошедший до нас фрагмент переписки между Смоленским князем, Климентом и Фомой даёт представление о существовании на Руси ХII в. открытой литературно-богословской полемики между княжескими дворами, в которой участвовали общественные круги во главе с князьями и духовенством: недаром Климент упоминает, что читал полученное от Фомы послание «пред многими послухи и пред князем Изяславом» («Полное собрание русских летописей», том 2); возможно, и Фома таким же образом был ознакомлен с «писанием» Климента к Смоленскому князю.