Становясь как ученый, индивид формирует и собственные познавательные возможности, преодолевая наивное любопытство «детской души» и догматизм (и дидактику) «профессорской души», двигаясь от образа через схематизацию геометрии к абстрактной конкретности научных объектов. Чтобы состояться как ученому, как «человеку дня» с «бодрствующим сознанием», индивиду постоянно приходится изживать самого себя как «человека ночи», живущего в образном мире грёз, подпитываемом импульсами фантазии (творческого воображения), идущими из глубин психики и высвобождаемыми (от контролирующего и налагающего на них запрет разума) «во сне» (онирическом – круглом, свернутом, вневременном – пространстве, в котором человек «всегда находится в контакте с началом»). Изживая образность абстрактностью, наука остается зависимой от первой, т.к. вне ее невозможно никакое (в том числе и научное) творчество. Абстракция и образ, норма и инновационный импульс, «день» и «ночь» оказываются диалектично взаимодополнительны друг по отношению к другу. В культуре и познании, с неизбежностью предполагающих и «функцию ирреального», порождается дополнительный по отношению к науке эстетический способ постижения мира, конституируемый в искусстве. И в науке, и в искусстве человек, будучи обреченным на познание, реализуется в создании (творчестве) собственной реальности. Однако если в науке он творит, прежде всего, реальность внешнего мира, то в искусстве, по мнению Башляра, «оформляется», прежде всего, его внутренний мир. И в этом смысле способность воображения оказывается фундаментальной для человека, т.к. мир воображения (иначе – мир грёзы) ответствен за продуктивность его психики как таковой, а мир образов исходно был основанием мира мысли (для «дикаря» мысль – концентрированная грёза, но и для ученого грёза – расслабленная мысль). Их взаимоотношения Башляр описывает как взаимодополнительную противопоставленность «духа» и «души» («anina» – «animus»). Дискурсивное мышление «обегает» предметности по правилам логики, воображение «скользит» по поверхности сообразно собственной необходимости, мысль забывается, а грёза неизбывна. На раннем этапе исследования природы «творческого воображения» (вторая половина 1930 – 1940 гг.) Башляр исходил из основных принципов психоанализа, считая, что он позволяет вскрыть природу и психологические механизмы преодоления эпистемологических препятствий, мешающих мыслить объективно (рационально). В связи с этим он предложил термин и разработал идею диалектической сублимации в поисках посюстроннего и дискурсивной сублимации в поисках потустороннего как механизмов преобразования энергии влечений, замены бессознательного вытеснения осознанным подавлением и преобразованием через перемещение зон внимания в сознании, делающим видимым латентное. Бессознательное задает импульсы и научному, и эстетическому (и там, и там «мы суть отражения отражений»). Однако в науке мы смотрим на реальность сквозь совокупное знание, в ней действует механизм «материального» психоанализа, «отсекающего» бессознательное, как противоречащее научным абстракциям, через которые мы «присутствуем в мире» (верифицируя идеи и строя проекты). По Башляру, «…научное понятие функционирует тем лучше, чем оно полнее освобождено от всего образного фона». В искусстве же мы смотрим на реальное сквозь образы и символы, в нем действует механизм «конрпсихоанализа», защищающий бессознательное художника, позволяющее «отсутствовать» в мире, уходить к иному (образ и символ неверифицируемы реальностью): «воображать значит отсутствовать, устремляться к новой жизни». Человек производящий (homo faber) взаимодополнительно соотносится с homo aleator – человеком, играющим в кости (живущим в свободе воображения).