Жизнь воображения – это порождение и смена («способность изменять образы, даваемые в восприятии», «способность освобождаться от первоначальных образов, деформировать их») комплексов образов в соответствии с «законом четырех материальных элементов». Комплексы образов формируются вокруг одной из четырех природных стихий, символами которых выступают огонь, вода, воздух и земля. Каждая из стихий задает свою динамику «скольжения» внимания. Связующей у Башляра исходно выступала символика огня, в связи с чем он выделил и описал, например, комплексы Прометея (диалог Эдипова комплекса в умственной жизни), Эмпедокла («зова огня»), Навалиса («проникающего внутреннего тепла»), Гофмана («возгорания», «пунша»). Его работы по проблематике «творческого воображения» с конца 1940 гг. характеризовались отходом от традиций психоанализа (которым он никогда ортодоксально и не следовал) как интеллектуализирующих воображение: «психоаналитик слишком много думает и мало грезит». Интерес Башляра смещается от «глубинного» бессознательного к «верхнему», формируемому не на основе либидо, а производному от культуры («архетипа» культуры) и характеризующемуся, прежде всего, эстетически. «Психологам не приходит в голову, – отмечает Башляр, – что образы имеют исключительно поэтическое значение». Эстетика при этом трактуется им как  метапоэтика, воплощением «культурного бессознательного» становится поэзия («второе производное» воображения), понимаемая как «мгновенная метафизика» (наука же стала определяться как «эстетика интеллекта»). Поэзия суть «средоточие аксиоматических метафор» (все объясняющих, но не объяснимых), а «поэтический образ есть внезапно увиденный рельеф психизма»: «грежу – значит существую». В этом отношении образ самодостаточен (не есть вытеснение чего-либо), непереводим ни на какой-либо иной язык (в том числе и психоаналитический). По мнению Башляра, «воображение есть, таким образом, психологическое инобытие. Оно принимает характер предвосхищающего психизма, проектирующего свое бытие». Образ позволяет переживающему его субъекту непосредственно выявить новые смыслы элементов мира: «в царстве воображения всякое имманентное необходимо сопровождается трансцендентным». Однако образ, будучи самодостаточным, всегда неуловим и открыт к изменению, поэтическому «вызыванию» отсутствующих образов (воображение не столько создает, сколько изменяет восприятие, оно не «отображает», а «изображает»). Вообразить – значит путешествовать в грёзе как «пространстве наших одиночеств». Здесь культурное прошлое не предопределяет, «при образе нужно присутствовать в минуту образа: «чтение» равнозначно «письму», т.к. на образ «откликаются» – «читая, мы переживаем наши попытки быть поэтом». Образ открыт, по мнению Башляра, не знанию, но языку: «Своей новизной поэтический опыт потрясает всю сферу языкового опыта. Он помещает нас у самых истоков сущности слова». В воображении, поэзии, образе осуществляется жизнь жизнью живого языка («бытие становится словом»), но образ всегда немного поверх означающего языка, он всегда наименее детерминированное событие (наиболее продуктивно, по Башляру, вообще «воображение без образов»). Осознание этого диагностирует грядущую, по Башляру, «глубинную семантическую революцию»: «речь идет о проживании непрожитого, о том, чтобы открыться открытости языка». Истинная жизнь образа – «в его молниеностности, в том, что образ превосходит все данные чувственного опыта». Мысль рождена грёзой и обречена расплачиваться за это хотя бы тем, что разум должен постоянно рефлексировать свои пределы.