Но самым талантливым поэтом, жившим на рубеже IV и V вв., исследователи признают александрийца Паллада, мастера эпиграммы. Господствующий тон его лирики – мужественная, но безнадёжная ирония: его герой – нищенствующий учёный, обороняющийся сарказмами против невзгод бедности и семейной жизни (жалобы на денежные затруднения и злую жену становятся в византийской поэзии общим местом). Паллад высмеивает христианство и оплакивает поверженный кумир Геракла: «Медного Зевсова сына, которому прежде молились, Видел поверженным я на перекрёстке путей». Его творчество подготовило расцвет византийской эпиграммы в VI в. В картину протовизантийской художественной литературы входит и философская словесность. Последним великим представителем языческого идеализма, который довёл неоплатоническую доктрину об иерархии бытия до высшей степени виртуозной аналитической рассудочности, исследователи признают Прокла Диадоха (410–485 гг.). Кроме многочисленных философско-теоретических трактатов, ему принадлежат шесть гимнов к языческим богам (Гелиосу, Музам, Афродите, Афине, Геката, Янусу), представляющие собой колоритный пример парадоксальной по своей сути историко-культурной ситуации на переломе от Античности к Средневековью. Они полны словосочетаниями древнего эпоса, в них звучат имена божеств старого Олимпа, но их образы попали в мир трансценденталистского созерцания. Так, гимн к Музам выражает пессимизм неоплатонического мудреца, одинокого в век торжества христианства: «Да не возможет вовек совлечь меня род нечестивый С вашей священной стези, благими обильной плодами». Под влиянием Прокла возник замечательный памятник христианской философской прозы V в., оказавший неизмеримое влияние на всю средневековую культуру как Византии, так и Латинского Запада, Руси, Кавказа и т.п., – так называемые «Ареопагитики» (см. «Ареопагитики»), влияние которых в той или иной мере испытали не только мыслители, но и поэты Средневековья (в их числе Шота Руставели и Данте Алигьери). В V–IX вв. Византия представляла собой могущественную централизованную монархию, опирающуюся на крупное светское и церковное землевладение и в известной мере на ссудный, торговый и отчасти промышленный капитал, создала самобытную культуру и литературу. И если исследователям приходится говорить об эллинизме в византийской литературе, то лишь как о литературном влиянии, которое надо ставить рядом с влияниями арабской, сирийской и других литератур, с которыми Византия тесно соприкасалась (правда, эллинское влияние признаётся одним из сильнейших). Это наиболее характерно для эпохи императора Юстиниана I Великого (527–565 гг.), когда созревают формы духовной жизни Византии. При нём новое мировоззрение получает, наконец, своё адекватное выражение в архитектурном облике храма Святой Софии, означающем для византийской культуры то же, что Парфенон означал для греческой классики. Но сам Юстиниан считал себя не восточно-римским (византийским), а римским императором, стремился к реставрации Римской империи. При его дворе процветают два жанра: историография, живущая пафосом государственности, и эпиграмматическая поэзия, живущая пафосом наследственной культуры. Самым значительным прозаиком данной эпохи признаётся историк Прокопий Кесарийский (ум. после 567 г.), хорошо знавший политическую жизнь и военные события по личному опыту: ему приходилось на правах секретаря и юридического советника знаменитого полководца Велизария побывать в персидских, африканских и италийских походах, а в старости он был назначен на высокий пост префекта Константинополя. Деловая осведомлённость делает его повествование чётким и конкретным. Его главный труд, написанный между 545 и 550 гг., – «История войн Юстиниана» в восьми книгах. Гораздо менее объективный характер имеет книга «О постройках Юстиниана», которую он написал 16-ю годами позже, – придворный панегирик, написанный по прямому заказу. Но те же самые условия деспотизма, которые порождают сервильную (угодливую) официальную литературу, с необходимостью требуют и её противоположности – того типа историографии, образец которого даёт «Тайная история» Прокопия. Это – скандальная хроника константинопольского двора, вобравшая в себя злейшие антиправительственные анекдоты и слухи, шёпотом передававшиеся из уст в уста подданными Юстиниана. Так в произведениях Прокопия образ государя двоится: в официальных трактатах – мудрый отец своих подданных, великий строитель христианской державы, в «Тайной истории» – садист, демон во плоти, окруживший себя негодяями и взявший в жёны развратнейшую из женщин. Композиционная и стилистическая организация материала в сочинениях Прокопия ориентирована на античные образцы (прежде всего, Фукидида); большую роль играет новеллистический элемент.