Однако определенный процент атеистов по-прежнему отстаивают свое право на правоту, называя это «чистотой неверия», которая никогда еще не воплощалась в какой-либо положительной системе (ни в марксизме, ни в ленинизме), отстаивают право на иное мировоззрение: ни атеистическое, ни религиозное. Они ратуют за изменение направлений исследования феномена религии, именуют прежний научный атеизм «творческим», призывают учесть изменение общества с индустриального на постиндустриальное. Вот как пишет об этом Р.О. Гибайдулина в машинописных набросках под общим заглавием «Посткоммунистический манифест»: «Возможно, мы поторопились с внедрением коммунизма в хозяйство, в социальную и физическую жизнь людей. Нужно было подождать с общественной собственностью – и воспитать сначала коммунизм умов, бескорыстную готовность делиться идеями и знаками, сносить их в общую житницу информации, кладезь всечеловеческих знаний. Электронный улей – это и есть коммунизм умов, который нам так и не удалось построить, потому что начинать надо было не с заводов и полей, а с числа и знаков, с информационных полей… Но какая тогда у нас была технология?.. Сегодня Ленин бы написал: не «советская власть + электрификация», а «советская власть + электронизация всего человечества». В своем «Посткоммунистическом манифесте» Р.О. Гибайдулина хотела соединить «марксову ярость и презрение к буржуазной мелкости» с «выдержкой стоиков» и «экзистенциальной смесью отчаяния и надежды». «Коммунизм ушел в прошлое, – пишет Раиса Омаровна, – и присоединился к тем неодолимым призракам, которые до скончания веков будут тревожить покой и совесть «счастливого» человечества. Пока коммунизм был в будущем, о нем можно было говорить снисходительно, как об очередной философской мечте, утопической выдумке. Пока коммунизм оставался настоящим – а мы имели высокую честь и горькое счастье быть его созидателями и могильщиками, – коммунизм ослеплял нас своей близостью, своей огромностью, и мы не могли осознать, что же, собственно, происходит с нами. Только теперь, когда коммунизм отходит в прошлое, мы можем найти для него подлинный масштаб  во всемирной истории, как первого, гибельного, жертвенного броска в информационно-электронное, атомно-космическое будущее. /…/ Все, что происходит сейчас в мире наук и технологий, неудержимо влечет нас в коммунистическое будущее, но оно будет называться иначе, оно сотрет с себя позор коммунистического имени, оно назовет себя «глобальным, планетарным, виртуальным, информационным, сетевым», может быть, «вирусным» или «меметическим», или даже коммунитарным или коллективистским обществом, но только не коммунистическим… Советский коммунизм, увы, скомпрометировал имя этого движения, но вместе с тем предугадал, а отчасти и задал направление истории на много веков вперед: человечество все более становится единым информационно-коммуникативным организмом. Коммунизм – это ранняя, незрелая утопия всеобщей коммуникации, высшая цель которой – обобществление не материальной, а все более значимой интеллектуальной собственности, духовно-творческий процесс общения и взаимопроникновения индивидов. От Интернационала к Интернету – таков путь реального коммунизма. Собственно Интернет – это и есть пятый и, видимо, наиболее жизнеспособный Интернационал. /…/ Коммунизм – это не просто общественный строй, это строй общения. Информационное общество, в котором находка одного ума немедленно делается достоянием многих, и слово каждого – на слуху у всех» (цит. по: Эпштейн М.Н. Новое сектантство. Самара, 2005).