Своеобразие этого произведения, написанного прозой в манере исторических хроник Шекспира, не столько в том, что оно реабилитирует национальную старину, драматизируя историю рыцаря XVI в., поскольку уже Иоганн Якоб Бодмер, Элиас Шлегель, Фридрих Готлиб Клопшток, а в конце XVII в. и Лоэнштейн («Арминий и Туснельда») обращались к древним периодам германской истории, – сколько в том, что эта драма, возникая за пределами литературы рококо, вступает также в противоречие с литературой Просвещения, наиболее влиятельным до того течением культуры. Образ борца за социальную справедливость (типичный образ литературы Просвещения) получает у Гёте необычную интерпретацию. Рыцарь Гёц фон Берлихинген, печалясь о положении дел в стране, возглавляет крестьянское восстание; когда же оно принимает острые формы, отходит от него, проклиная переросшее его движение. Установленный правопорядок торжествует: перед ним равно бессильны революционное движение масс, истолкованное в драме как развязанный хаос, и личность, пытающаяся противопоставить ему «своеволие». Гёц находит свободу не в мире людей, но в смерти, в слиянии «с матерью-природой». Значение символа имеет заключительная сцена пьесы: рыцарь выходит из темницы в сад, видит безграничное небо, его окружает оживающая природа: «Господь Всемогущий, как хорошо под Твоим небом, как хороша свобода! Деревья распускают почки, весь мир исполнен упований. Прощайте, дорогие! Корни мои подрублены, силы меня оставляют». Последними словами Гёца были: «О, какой небесный воздух! Свобода, свобода!» Лишь в немногих драмах «Бури и натиска» народ был представлен активной силой. Гёте вывел на сцену восставших крестьян, однако в их грозном облике не всё вызывало симпатии поэта; стихия народного гнева пугает его. Но в драме нет абстрактного осуждения насилия. Его программный герой (честный, благородный рыцарь) действует мечом, и Гёте поэтизирует эту вооружённую борьбу против несправедливости. Гёц борется против князей во имя восстановления неких патриархальных отношений между императором и рыцарями. Но таково было историческое заблуждение многих честных людей того времени, и Гёте правдиво передаёт этот запутанный клубок тогдашних политических конфликтов, многими чертами предвосхищая художественные открытия романтиков, новаторство сэра Вальтера Скотта (1771–1832 гг.). Вместе с тем Гёте вносит в драму о XVI в. идеи и мотивы своего времени. Её герой сродни «бурным гениям» 1770 гг. и его трагедия– трагедия одиночки, а судьба сходна с судьбой героев Клингера или молодого Фридриха Шиллера (1759–1805 гг.). Поэтизируя в Гёце простоту и патриархальность, в сцене смерти героя даже вкладывая в его уста мысль о слиянии с природой, Гёте парадоксально соединял руссоистско-гердеровские идеи и бытовые реалии XVI в. При этом в финале он как бы сдвигает времена. Гёц произносит речь, обращённую в будущее: «Я оставляю тебя в развращённом мире, – говорит он жене, – приходит время обмана, ему дана полная свобода. Негодяи будут править хитростью, и честный попадётся в их сети». Читателю предлагалось подумать, не относятся ли эти слова и к его времени. Молодой Гёте, стоявший во главе «рейнских гениев», создал выдающиеся художественные произведения, завоевавшие мировое признание. Его творческие усилия (несколькими годами позднее – молодого Фридриха Шиллера) придали особый вес эстетическим открытиям «Бури и натиска» и сделали их известными далеко за пределами Германии. На ранних лирических и драматургических опытах Гёте (Лейпциг, 1765–1768 гг.) ещё лежит отпечаток влияния анакреонтики («Крик», «Брачная ночь», драма «Капризы влюблённого», 1768 г.).