Во многих своих работах он постоянно возвращается к мысли о первоначальной целостности и нерасчлененности человеческой деятельности, считает, что поэтическое воображение не производная, а основная сила человеческой природы, сила естественная, материальная. Если Валери рассматривает художественное творчество, прежде всего, как артефакт, то Башляр воспринимает художественный образ независимо от структуры произведения, акцентируя природное, естественное освоение; делает язык в большей мере природным и естественным, нежели социальным явлением. Отсюда такие часто используемые им слова, как «прорастание», «набухание», «гроздь образов» и т.д. Неоромантизм Башляра гораздо более близок идеям основоположника философии языка Вильгельма Гумбольдта (1767–1835 гг.), чем позитивистским концепциям одного из основоположников современной лингвистической науки Фердинанда де Соссюра (1857–1913 гг.) о произвольности знака. Это делает понятным и почти навязчивое употребление им слов «грёза», «душа», «мечта», «дух», в «серьезной» науке несколько девальвированных. Башляр, может быть, сознательно, часто избегает слова «знак», используя вместо него слово «образ» в силу неприятия дискретности, которая необходимо должна существовать между двумя сторонами знака – означающим и означаемым. Поэтому он не склонен разделять представление о немотивированности, произвольности знака: в поэтическом языке даже, например, фонетическое звучание каких-нибудь слов (обозначающее) космологически мотивируется обозначаемым (содержанием), что вполне согласуется с его идеями изоморфности микрокосма и макрокосма. Для него закономерен путь от метапсихологического к прапсихологическому и от метапоэзии к прапоэзии, которую он называет «абсолютным художественным пространством», «первичным поэтическим существованием» и т.д. Поэтому работы Башляра стали основополагающими в современной «новой критике», активно использующей понятие первичного текста, присутствие которого делает различение писателя и читателя, акта чтения и акта творения незначительными и несущественным. Интерпретация текста у Башляра, скорее, не познание его, а принятие некоего мифического предсуществующего бытия. Именно в этом смысле и следует оценивать его мысли о равнозначности чтения и письма и о единстве поэтической материи, о невозможности какой бы то ни было вторичной, последующей формы творчества. Творчество всегда первично, будь оно чтение или письмо, первичный оригинальный импульс или отражение, подражание и т.д. Путь Башляра к познанию художественного творчества лежит через прорыв к некоей первоматерии, которую невозможно исчерпать. Поэтому и четыре стихии ранней древнегреческой философии – вода, земля, воздух, огонь – для него суть средства исчерпания поэтической субстанции постольку, поскольку они связаны с прорывом к космической первоматерии. Работы, связанные с этими стихиями, – считаются самыми значительными произведениями Башляра. Основные его работы, посвященные исследованию проблематики «творческого воображения»: «Психоанализ огня» (1938 г.; закончена в конце 193 7 г.; ввела тематизмы «воображения» в его философию), «Вода и грёзы» (1942 г.), «Воздух и сны» (1943 г.), «Земля и грёзы воли» (1948 г.), «Земля и грёзы покоя» (1948 г.), «Поэтика пространства» (1957 г.; работа ознаменовала собой существенную переформулировку проблематики теории «творческого воображения»), «Поэтика грёз» (1960 г.; во многом итоговая работа в рассматриваемой тематике), «Пламя свечи» (1961 г.), «Право на грёзу» (1970 г.; сборник издан Ф. Гарсеном и содержит последние статьи и выступления Башляра) и др. Книги «Поэтика пространства» и «Поэтика мечты» относятся к феноменологическому периоду его творчества. По мнению Башляра, феноменология наиболее целесообразный метод исследования художественного творчества, поскольку поэты и живописцы – прирожденные феноменологи. Поэтический опыт имеет собственную динамику, свою собственную «непосредственную онтологию». Динамика поэтического образа не подчиняется причинным связям, поэтому закономерности, раскрываемые психоанализом, не объясняют неожиданности нового образа.