Революция 1905 г., создающая фон для сюжетного действия в романе, осмысляется автором как знамение конца и неотвратимого возмездия; она не может вывести Россию на спасительные пути: красному домино, символизирующему революцию, противопоставляется белое домино – образ Христа, духовного и нравственного очищения. Весной 1912 г. Андрей Белый с А.А. Тургеневой вновь уехали за границу. Побывав в Кёльне на лекции Р. Штайнера, основоположника антропософии, они становятся его приверженцами и следуют за доктором в его лекционных поездках по Европе. Андрей Белый был убеждён в том, что в учении Р. Штайнера (которого называл «воин Христов») он обрёл системное воплощение своих духовных интуиций, искомую гармонию между мистическим визионерством и рациональным, научным знанием. «Розенкрейцерский путь, проповедуемый Штейнером, есть воистину путь чистого христианства», – писал он в 1913 г. Морозовой, что красноречиво свидетельствует о его духовных исканиях, иллюзиях и заблуждениях. Протоиерей Георгий Флоровский в «Путях русского богословия» (1937 г.) пишет о духовной атмосфере в России в начале XX в.: «...Сказывалось здесь не только искание мировоззрения, но ещё больше потребность в интимном духовном правиле или ритме жизни, в аскезе и опыте. Отсюда же и увлечения антропософией, именно как определённой практикой и путём. Этот психологический рецидив гностицизма остаётся очень характерным и показательным эпизодом в недавнем религиозном развитии русской интеллигенции». В образах творческого воображения Андрея Белого «всего ярче открывается “русский соблазн”». С марта 1914 г. Андрей Белый живёт в Швейцарии, где участвует в строительстве антропософского центра Гётеанум (Iohannesbau) в Дорнахе, близ Базеля. Священник Павел Флоренский писал Андрею Белому сюда в 1914 г.: «Есть много путей, которые схематически, «вообще» я не мог бы рекомендовать и которые методологически, «вообще», я стал бы анафематствовать. Но это всё вообще. Однако о Борисе Бугаёве, живущем в Базеле, что бы он ни делал, я не могу сказать: «Вот идёт к гибели». Мысленно вручаю Вас Господу, которого и ощущаю бодрствующим над Вами, и говорю: «Не знаю, но я верю в личность и надеюсь, что как-то и для чего-то всё это надо, т.е. приведёт к благому концу...» Всё, что говорится о ней (антропософии), и в частности, Вами, звучит так формально, что можно всему сказать «да» и всему сказать «нет», в зависимости от содержания опыта, наполняющего эти контуры... В конце концов, формулы о «потоплении ума в сердце» или о «нисхождении ума в сердце» могут быть и все православны, и все неправославны. Вы сами знаете, что и в православии требуется не вообще мистика, а умная мистика, требуется умное зрение... Однако уже в Ваших схемах я уловил подстановку терминов антропософских в путь Восточный». Современный исследователь Андрей Кураев отмечает: «Надежда Флоренского отчасти сбылась: вскоре Белый разочаровался в Штейнере и отошёл от него. Но интереснее всего в письме Флоренского другое. Это его предупреждение о том, что не стоит обманываться внешней схожестью некоторых слов и формул, употребляемых в православии и в антропософии. Возможно совершенно нехристианское толкование традиционных православных формул. И возможно христианское прочтение антропософских словосочетаний (например, «мистерия Христа» или «мистерия Голгофы»)».