Некоторые исследователи считали, что арианство держалось среди варварских народов благодаря сравнительной простоте его положений, хотя с этим трудно согласиться: богословские догматы арианства ничуть не проще остальных, как ортодоксальных, так и еретических. Арианство невозможно считать и случайной вспышкой. Колоссальная энергия, которую в первые века церковь тратила на борьбу с государством, теперь освободилась и пошла на внутреннее самоустроение. Все недоговоренное, сдавленное угрозой внешней опасности, вырвалось на свободу, потребовало уяснения и формулировки. Нигде это оживление не достигает такого высокого уровня, как в области догматической деятельности. Здесь можно характеризовать греков как спорщиков: у них философия всегда выходила на улицу. В IV в. н.э. было то же, что и в V в. Не случайно пожар загорелся именно в Александрии: туда свозились не только товары со всего света, но и религиозные и философские идеи. Там возникла самая могучая богословская школа (Климент и Ориген), нигде не было такого трения систем и мировоззрений, как там. Оттуда вышел неоплатонизм, александрийским иудеем был Филон, там же зародилось и арианство. Бытует мнение, что оно является только логическим продолжением богословских споров III в. В известном смысле это справедливо, однако такое объяснение не исчерпывает всего огромного явления арианства. Некоторые исследователи пытались объяснить его как последний бой, данный христианству соединенными силами иудейских и языческих влияний, к которым присоединялось и воздействие индийского Востока. Буддизм также в то время имел завоевательный характер. Его призыв направлялся к берегам Средиземного моря по торговым путям, на которых лежали греческие общины. Греческие цари Сирии и Египта называются на памятниках царя Ашоки. Александрия еще больше чем Сирия была благодаря своей торговле (через Красное море) открыта влияниям Востока. Отсюда проникла восточная мысль и в стоицизм, и в гностицизм. Почти всецело она царила в богословии неоплатонизма. Ее возвышенный спиритуализм и ее мрачный взгляд на природу одинаково были привлекательными для людей, разочаровавшихся в вульгарном политеизме. Строгое противоположение мира и Бога, понимание божества как чистого бытия, бесстрастного и далекого от мира, стало аксиомой философии. Бог был «сущий» и только. То же отчасти случилось и с иудейством. После разрушения Иерусалима, а в лице пророков – и раньше, иудейский народ должен был перестроить свое мировоззрение, чтобы приспособиться к новым условиям существования. Он очищает понятие о Боге от антропоморфных признаков и создает новую индивидуалистическую этику. Работавшие над переводом 70 толковников всюду сглаживали следы антропоморфизма в Библии и превращали Яхве (Иегову) в «сущее», из которого Филон Александрийский сделал иное понятие «сущее», близкое к эллинистической философии (игра слов в греческом языке). Израиль никогда не забывал своего Иегову (Яхве), всюду видны черты трансцедентального деизма, старавшегося отрешиться от представления личности в Божестве. Казалось, что между Богом и человеком не может быть соприкосновения. И даже более: расстояние между Богом и миром так разрослось, что иудейство позднейшего периода отчуждает отчасти у Бога промыслительную власть, вручая ее ангелам, архангелам, космократорам.