«...Я знаю, что Бог есть, – говорит Василий Великий, – но что такое есть сущность Его, поставляю сие выше разумения. Поэтому как спасаюсь? Через веру. А вера довольствуется знанием, яко есть Бог... Следовательно, сознание непостижимости Божьей есть познание Божьей сущности, и поклоняемся постигнутому не в том отношении, какая это сущность, но в том, что сия сущность есть». Для него не только Божественная Сущность, но и сущности тварные не могут быть выражены понятиями. Он утверждает, что, созерцая предметы, мы анализируем их свойства, что и позволяет нам образовывать понятия. Однако анализ никогда не может исчерпать самого содержания объектов нашего восприятия; всегда остается некий «остаток», который от этого анализа ускользает и не может быть выражен понятиями. Это – непознаваемая основа вещей, то, что составляет их истинную, неопределимую сущность. Однако апофатическое богословие для святых отцов не ограничивается областью дискурсии, а является всецелым духовным устроением подвижника, восходящего к Богу, стремящегося к единению с Ним, к обожению, очищающего свою душу от страстей, оказывается установкой, которая должна реализовываться всей жизнью и аскетическим подвигом. В этом аспекте оно выражается для отцов церкви не в сухих философских категориях, а в превосходящих их библейских символах. Важнейшим их них в Священном Писании для святых отцов является восхождение Моисея на «гору боговедения», где он во мраке встречает Бога. Образ Моисея, приближающегося к Богу в Синайском мраке, становится у отцов церкви излюбленным образом непознаваемости Божественной природы человеческим опытом. Так, для Григория Нисского восхождение Моисея на Синай во мрак Божественной непознаваемости является путем созерцания, встречей более высокой, чем его первая встреча с Богом, когда Он явился ему в неопалимой купине. Тогда Моисей видел Бога в свете; теперь он вступает во мрак, оставляя за собой все видимое (или познаваемое). Перед ним – только невидимое и непознаваемое, поскольку Бог пребывает там, куда наши знания, наши понятия не имеют доступа. На каждой ступени этого восхождения, приближаясь к более высоким образам или идеям, следуя Моисею, необходимо остерегаться того, чтобы не создавать из них понятий – «идолов Бога». Только тогда окажется возможным созерцать саму Божественную красоту, видеть Бога постольку, поскольку Он становится видимым в творении. Спекулятивное мышление при этом постепенно уступает место созерцанию, а познание все больше и больше стирается опытом, поскольку, устраняя пленяющие ум понятия, апофатизм на каждой ступени положительного богословия открывает безграничные горизонты созерцанию. Поэтому подлинное знание Бога ведет от «знания», которое есть на самом деле незнание, к «незнанию», которое на самом деле оказывается превыше всякого знания. Важным библейским образом непознаваемости Божьей является для Григория Нисского и неуловимость Божественного Жениха из книги Песнь Песней, где Возлюбленная ищет Неуловимого, зовет Того, Кого не может достичь, и достигает Недостижимого в сознании, что соединение будет беспредельным, восхождение – бесконечным. Невеста здесь, устремляющаяся за Женихом, – это душа, ищущая Бога. Возлюбленный появляется и ускользает – так же и Бог: чем больше душа Его познает, тем больше Он от нее ускользает и тем больше она Его любит. Чем больше Бог насыщает ее Своим присутствием, тем больше жаждет она присутствия более полного и устремляется Ему вослед.