Обсуждаем проблему

Проблема введения образовательного стандарта по специальности «Теология» в систему государственного высшего образования вызвала дискуссии. Думается, что ее обсуждение будет способствовать не только решению вопроса об открытии новой специальности и преподаванию соответствующей учебной дисциплины в вузах, но и дальнейшему повышению интереса вузовской общественности к этой чрезвычайно важной области духовной жизни нашей страны и каждого человека.

29 февраля по инициативе кафедры религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте Российской Федерации (РАГС) был проведен «круглый стол» на тему «Место религии в системе государственного образования», в котором приняли участие представители христианских конфессий, Минобразования России, Минюста России, аппарата уполномоченного по правам человека, преподаватели из МГУ, МГИМО, с кафедры религиоведения РАГСа. Обсуждался проект стандарта по специальности «Теология», который 17 января на заседании Межведомственного совета в Минобразования России был принят открытым голосованием.

Недоумение многих участников «круглого стола» вызвала, прежде всего, форма утверждения стандарта — кулуарно, без широкого обсуждения в академических кругах, на советах УМО университетов, при отсутствии УМО по теологи и в нарушение действующего законодательства, которое закрепило принцип светского характера содержания образования в государственных и муниципальных образовательных учреждениях. Аргументы в пользу того, что существование в западных университетах теологических факультетов не мешает получать достойное светское образование, звучал неубедительно, поскольку в России сложилась специфическая межконфессиональная и межнациональная ситуация. Поэтому были высказаны опасения насчет того, что православие, вводя в государственную систему образования свое богословие, может тем самым способствовать возрождению худших традиций царской России, когда только одно православие считалось «господствующей религией», а остальные довольствовались правом быть «терпимыми» или «гонимыми».

По мнению заместителя начальника Управления программ и стандартов среднего и высшего профессионального образования Минобразования России В. Аладьина, востребованность религии возникла именно из-за идеологического вакуума в современном российском обществе, потерявшего коммунистическую идеологию, но на ее месте не создавшего никакой другой.

Столь резкое заявление вызвало бурную дискуссию.

Подверглась критике и сама тема «круглого стола», поскольку, согласно действующему законодательству, в системе государственного образования нет места религии. В связи с этим вполне закономерно возникли вопросы:

— Могут ли сосуществовать рядом две дисциплины — «религиоведение» и «теология»?

— Кто может быть преподавателем-теологом, а кто — религиоведом?

— Обязательно ли введение нового образовательного стандарта по богословским дисциплинам должно повлечь за собой ликвидацию кафедр религиоведения?

Иначе говоря, были высказаны опасения, что богословское образование станет доминирующим вначале в системе высшего образования, а затем и в средней школе, разрушив тем самым существующий принцип светскости в государственной системе образования.

Председатель Отдела катехизации и образования Московского Патриархата игумен Иоанн (Экономцев) выразил готовность сотрудничать с кафедрами религиоведения, но при этом подчеркнул, что водораздел между «религиоведением» и «теологией» проходит по линии веры в Бога. «Не надо создавать искусственно конфликт между нами, — подчеркнул он. — Наоборот, нам необходимо находить общий язык для сотрудничества. Стандарт «религиоведения» никто не отменяет. Он остается. Недавно я беседовал с Патриархом Алексием П. Святейший сказал, что у нас нет никакого желания быть государственной религией и выразил уверение, что не будет никакой угрозы нашим братьям из иных христианских конфессий». Игумен Иоанн подчеркнул также, что без данного стандарта они, то есть студенты и преподаватели Свято-Тихоновского богословского института, оказываются в ложной ситуации и вынуждены лукавить: писать в дипломах специальность «Историк», хотя фактически готовят богословов.

Религиоведы выразили иное понимание места и роли обсуждаемого проекта стандарта в системе государственного образования, терминов «светский» и «религиозный».

Представитель аппарата Уполномоченного по правам человека М. Одинцов выразил недоумение в адрес Минобразования России в связи с тем, что в стандарте ясно выражена мысль о необходимости «опереться на теологов в борьбе с темным сектантством». Он привел слова из дневников Патриарха Алексия I (Симанского): «Упадок духовного образования в России в начале XX века был вызван его обязательным преподаванием в общеобразовательных школах. Государственные школы должны быть вне религии». По мнению М. Одинцова, из обсуждаемого стандарта следует, что «документ также отличается агрессивным тоном», что в его нынешнем виде мы нарушаем и отечественное, и зарубежное законодательство о свободе совести».

Заведующий кафедрой религиоведения РАГС Н. Трофимчук указал на то, что в предлагаемой программе основной упор делается на православие. При этом он выразил озабоченность: «Как себя будут чувствовать протестанты, католики, мусульмане России?»

Старший научный сотрудник Института философии РАН Л. Митрохин считает, что стандарт хотят ввести, чтобы «сделать православие карманной религией».

Профессор кафедры философии и религиоведения МГУ 3. Тажуризина обратила внимание собравшихся на то, что за последнее время появилось достаточное количество публикаций молодых исследователей, еще студентов, которые носят открыто «атеистический характер». В них говорится о православии как о «феномене мракобесия». По ее мнению, антиклерикальные идеи все с большей силой будут захватывать общество в ближайшее время. И если ввести в государственные вузы дисциплину «Теология», то это может вызвать дополнительную конфронтацию по линии «Православие и образование: кто кого?».

Доктор исторических наук, декан исторического факультета МГУ С. Карпов отметил: «Стандарт по православному богословию очень хорош. Но необходимо собрать представителей авторитетных организаций — РАН, духовных школ — и общими усилиями создать Учебно-методический отдел для обсуждения данной проблемы. МГУ недостаточно подготовлен, чтобы вводить этот стандарт».

Доктор философских наук М. Мчедлов убежден, что нельзя ставить знак равенства между термином «светский» и «атеистический», «неклерикальный». По его мысли, у нас на Руси если и делается что-то новое, то обязательно есть потребность разрушить все предыдущее. «Я читал записку о стандарте «Теология». В ней записано, что религиоведением занимаются непрофессионалы, и что фактически на кафедрах по данной дисциплине преподается атеизм. Не думаю, что так уж худо у нас религиоведение. Для негосударственных вузов программа по теологии может быть рекомендована. А как обязательная дисциплина в государственных учебных заведениях она должна быть законодательно оформлена».

На многочисленную критику со стороны ученых и госслужащих ответил один из составителей стандарта «Теология» — преподаватель Православного Свято-Тихоновского богословского института о. Константин (Польсков): «У вас на руках «сырой» документ. Речь не идет об обязательном богословском образовании в государственных вузах. Было лишь принято направление «Теология», а когда будет проделана работа Учебно-методического отдела, тогда и будет выработан стандарт. Студентов будут разделять по принципу научного интереса».

Необходимо заметить, что вопрос о богословском образовании возник в 1993 году. Для присутствующих на «круглом столе» не было секретом, что направление 520200 «Теология» (степени магистра и бакалавра теологии) было утверждено Приказом Комитета по высшей школе Миннауки России от 06.05.92 г. № 142, и что обучение студентов по этому направлению уже несколько лет осуществляется в ряде вузов России. Но отношение к имеющемуся опыту также оказалось неоднозначным.

«Круглый стол» оказался, пожалуй, чрезмерно эмоциональным и тенденциозным. Бурная дискуссия говорила прежде всего о том, что обсуждаемая проблема еще не созрела для решения; любое возражение воспринимается «в штыки» и почти как личное оскорбление. Эта дает основание сомневаться, что в вузовской среде (и в общественном сознании в целом) новая учебная дисциплина сейчас вряд ли приживется. Необходимо время и терпение, учет всех реалий сегодняшнего дня, исторический подход, чтобы богословие стало действительно востребованным. Едва ли можно согласиться с авторами нового стандарта, утверждающих, что уже сегодня не обходимо изучение феномена религии не только как элемента культуры, но и непосредственно, в форме религиозного опыта. Авторы стандарта по теологии считают крайним упрощением представление о религии только как о культурном или социальном феномене. Необходим, по их мнению, более многосторонний подход. Именно этим объясняются существенные различия в сферах, объектах и видах профессиональной деятельности специалистов-теологов и специалистов смежных специальностей — культурологии и религиоведения.

Так, сфера деятельности специалистов-культурологов предполагает освоение культурного и природного наследия, что в целом не входит в сферу деятельности специалистов-теологов. Вместе с тем в Российской Федерации значительное число исторических памятников имеет не только общекультурное, но и религиозное значение, что на практике ведет к возможному пересечению по частным вопросам охраны памятников истории и культуры. Однако оно является чисто формальным, поскольку теолог исследует историко-культурное наследие как выражение конкретного религиозного опыта и как форму современной религиозной жизни.

Сферы деятельности религиоведов и теологов пересекаются в несколько большем объеме, поскольку они призваны к работе, связанной с изучением различных религиозных феноменов. Но вследствие принципиального различия методологии исследования этих проблем, задачи, решаемые теологами и религиоведами, не совпадают. Целью теологического исследования является не компаративный социо-культурный анализ религиозного феномена, что осуществляет религиовед, а выявление внутренних закономерностей его существования и функционирования. Кроме этого, теологи считают, как это сказано в пояснительной записке к проекту стандарта, что у них есть специфические сферы деятельности: обеспечение государственной безопасности в области психического здоровья нации, социальная адаптация, межконфессиональный диалог и воспитательная работа с молодежью.

Объекты деятельности культурологов и теологов в целом не совпадают. Что же касается объектов религиоведения, то, по мнению теологов, ими являются, по существу, отдельные религиозные аспекты конкретной науки (история религии, религиозная этика и т. д.). В отличие от религиоведения, теология имеет вполне определенный объект исследования: религиозный опыт, исследуемый изнутри, а не проявления религии в иных областях научного знания.

Наконец, существуют и общие виды профессиональной деятельности: исследовательская, организационно-управленческая, аналитическая, преподавательская. Они актуальны и для анализируемых специальностей. Вместе с тем теологи считают, что, имея дело с конкретным религиозным опытом, они способны осуществлять и дополнительные виды профессиональной воспитательно-психологической деятельности.

Ряд существенных отличий в сферах, объектах и видах профессиональной деятельности диктует необходимость принципиально разной подготовки теологов в сравнении с культурологами и религиоведами. Незначительное совпадение стандартов объясняется наличием в них общепрофессиональных дисциплин и дисциплин специализации, не входящих в блок общих гуманитарных и социально-экономических дисциплин. Так, государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования по направлению «Культурология» предлагает отводить на изучение курса религиоведения ровно столько же часов, сколько выделяется на изучение курса теории культуры. Уже одно это свидетельствует о кардинальном переломе в сфере образовательной политики по отношению к религии, религиозной культуре и мировоззрению. Согласно требованию образовательного стандарта по культурологии, каждый выпускник высшей школы должен иметь представление не только о научных и философских, но и «религиозных картинах мироздания, сущности, назначении и смысле жизни человека, многообразии форм человеческого знания, соотношении истины и заблуждения, знания и веры, рационального и иррационального в человеческой жизнедеятельности, о духовных ценностях, их значении в творчестве и повседневной жизни, уметь ориентироваться в них».

Столь решительная перемена к религиозному компоненту высшего гуманитарного образования определяется теми глубинными трансформациями, которые произошли и происходят в российском обществе в последнее десятилетие. Однако дело не только в изменении государственно-экономического строя и вектора развития российского социума. Думается, что мы на пороге глобального переосмысления опыта развития человеческой цивилизации в целом. Поэтому реанимация интереса к религиозному образованию подрастающего поколения есть, по-видимому, веление времени, а не сиюминутная попытка заполнения образовавшегося после падения коммунистического режима духовного, вакуума каким-то новым идейно-мировоззренческим суррогатом.

Но несмотря на то, что разговоры о возрождении духовности, изменении менталитета российского общества продолжаются второе десятилетие, до сих пор нет конкретного содержания в определении таких понятий, как «духовность», «религия» и даже «культура». Это дает основание некоторым исследователям считать, что всякая культура в своих глубинных основаниях является религиозной. Отсюда — проблема преемственности курсов религиоведения и культурологии, их органичном и эффективном дополнении друг друга. И если таковая преемственность нарушается, то это дает основание некоторым преподавателям утверждать, что у учащихся теряется последовательность в восприятии фактов и в формировании фундаментальных общенаучных знаний, к которым относятся все дисциплины социально-гуманитарного цикла. Констатация того, что религия выступает в качестве смыслообразующей оси культуры, уже предполагает постановку вопроса о содержательной взаимосвязи религиоведения и культурологии. При сознательном акценте на данной взаимосвязи курс культурологии сразу приобретает «теоретическую нагруженность»: из отдельных социокультурных фактов и событий, положенных на историю искусств, возникает фундирующая идея, позволяющая раскрыть религиозные основания того или иного исторического периода, географического региона, страны или этноса. Поскольку теория и социология религии имеют солидный научный статус и разработанный категориальный аппарат, то базирующаяся на них культурология получает законное право его использовать. Культы, мифы, ритуалы, содержание всей жизни народа, его иллюзии и чаяния, специфическую ментальность становится возможным объяснять также теоретически. Конечно, одних теоретических объяснений недостаточно, но без них любой учебный курс, как показывает практика, будет изначально ущербным.

Курс религиоведения по содержанию во многом параллелен курсу философии, и его увязка с курсом культурологии позволяет .многократно усилить познавательный резонанс. Действительно, богословская догматика, религиозные вероучения ставят принципиально те же вопросы, что и философия, но ответы на эти вопросы религия и философия дают разные. При этом материал культурологии может выступать в роли своеобразного онтологического базиса, демонстрирующего конктерно-исторические (религиозные или философские) формы решения человечеством назревших актуальных проблем, возникающих на том или ином этапе цивилизационного развития.

Тесная связь курсов религиоведения и культурологии позволяет избежать излишнего дублирования в тематических планах и учебных программах. Несомненно, координация курсов требует не только доброй воли ведущих их вузовских педагогов, но и предполагает позитивное отношение к этой идее со стороны администрации вузов. Практика же говорит о том, что «ломать» налаженный и отрегулированный механизм учебного процесса стремятся далеко не везде. И хотя вузам сейчас дана большая свобода в формировании собственных учебных планов, учебные отделы вузов обычно с неохотой идут на изменение спущенных сверху планов под предлогом их «обязательности».

Не под предлогом ли той же «обязательности» «спускается сверху» и государственный образовательный стандарт по специальности «Теология»? В начале 1999 года к министру образования РФ В. М. Филиппову обратились с письмом Святейший Патриарх Алексий II, президент РАН академик Ю. С. Осипов, президент РАО академик Н. Д. Никандров, президент Союза ректоров российских университетов, ректор МГУ В. А. Садовничий. Аргументы были очень вескими, а намерения — самыми благими: без знания христианства невозможно всерьез говорить не только о научном изучении, но и об адекватном понимании европейской истории, культуры, литературы, искусства, гуманитарных наук, о сохранении нравственной жизни нации. Гонение на религиозную жизнь в советский период отбросило, говорится в письме, русскую гуманитарную науку и культуру далеко назад, с чем связано жалкое (так сказано в обращении. — А. К.) состояние отечественных гуманитарных исследований, утрата рычагов нравственного воспитания молодежи, неспособность противостоять разрушительной (в масштабах государства) деятельности множества сект и лжеучений, осуществляющих хорошо спланированную деятельность на территории нашей страны.

В этом же письме отмечено, во-первых, неудовлетворительное с научной и идеологической точки зрения, содержание Госстандарта по направлению «Теология», во-вторых, назрела необходимость скорейшего создания УМО по теологии, в-третьих, подчеркнута принципиальная важность дальнейшего развития государственного образования по специальности «Теология». В результате этого обращения в августе 1999 года был подписан Договор о сотрудничестве Министерства образования Российской Федерации и Московской Патриархии Русской Православной Церкви. Во исполнение договора был создан Координационный Совет по взаимодействию Министерства образования РФ и Московской Патриархии РПЦ. Результатом этого взаимодействия и явился проект стандарта по специальности «Теология».

Авторы проекта отказали религиоведению в праве именоваться наукой лишь на том основании, что оно не имеет ни своего метода, ни структурного направления, ни свободы от псевдонаучного принципа «надконфессиональности», унаследованного от советского атеистического подхода и не позволяющего серьезно изучать религию просто потому, что в нем отрицается главный предмет исследования — религиозный опыт. Да и вообще, говорят они, религиоведение не может заменить собой теологию, точно так же, как, например, искусствоведение не заменяет собой живопись, а музыковедение не заменяет музыку и т. д.

Но все эти аргументы, на мой взгляд, еще не дают оснований лишать религиоведение права именоваться наукой, хотя бы потому, что у него есть предмет исследования — религия. Есть и свои методы: исторический, каузальный, типологический, феноменологический, герменевтический и т. д. Есть и свои принципы изложения. Считать главным предметом исследования религиозный опыт может только теология, но он — субъективен, личностей и зависит от многих причин, в том числе и от степени подготовленности сознания индивида. Всестороннее изучение религии как социо-культурного феномена в настоящих условиях необходимо, потому что это воспитывает толерантность и помогает формировать гражданское общество. Упрекать религиоведение в том, что оно только пытается выйти из плена «научного атеизма» не совсем правомерно, если действительно учесть его небольшую историю в России, а также наследие советского, атеистического периода. Как бы там ни было, но принцип исторического подхода требует учета данного фактора. Конечно, в последнее десятилетие интерес к религии в российском обществе проявляется все более явственно. Но этот интерес на данном этапе вполне удовлетворяется знаниями о религии. И удовлетворяется он больше в культурологическом и религиоведческом аспектах. Становится все более очевидным тот факт, что именно религиоведение сейчас является социально востребованным. При правильном построении учебных планов, учитывающих возможности интегративных курсов религиоведения и культурологии есть основания полагать, что это будет иметь неплохой воспитательный эффект. Не стоит забывать и о том, что пробуждению интереса к религии предшествовал бурный всплеск интереса к национальной истории, поиск новых духовных ориентиров, особенно среди молодежи, повышенный интерес к специфике и истокам национальной культуры, стимулировавший как рост подлинного патриотизма, так и национализма. Интерес к Библии, к Священному Писанию и патристике пришел позже.

Не секрет, что отношение к Библии в нашей стране в послереволюционные годы было различным. Долгое время преобладало сугубо критическое, а порой и грубо «разоблачительное» отношение: сюжеты Библии высмеивались, опровергались с позиции естествознания или просто «здравого смысла», с явным удовольствием (и даже злорадством) выявлялись и выставлялись напоказ противоречия в библейских текстах.

Правда, был и другой взгляд на Библию, более примирительный. Признавалось, что знакомство с ее сюжетами желательно и даже необходимо, потому что без знания их оказывались непонятными многие сюжеты живописных полотен, символы и образы библейского происхождения, щедро рассыпанные в литературных произведениях, как отечественных, так и зарубежных. Этот «утилитарный» подход, безусловно, имел свое оправдание, заполняя «белые пятна» в нашем образовании. Потом пришла пора иного взгляда на Библию, потому что стало очевидным, что эта книга оказала ни с чем не сравнимое влияние на сознание миллиардов людей, что породило другую крайность: все чаще стало звучать мнение, что каждый образованный человек должен прочесть всю Библию лишь потому, что без этого невозможно приобщиться к великой культуре.

Наряду с Библией в центре внимания россиян оказалась и житийная литература, где постсоветский читатель нашел для себя многие нравственные качества, которые оказались так актуальны: честность, добросовестность в труде, любовь к родным, равнодушие к материальным благам и забота об общественном хозяйстве.

Но все-таки педагоги, стремясь как-то отвечать на духовные запросы своих учеников, уделяли и уделяют больше внимания обрядовой стороне жизни прошлого страны, часто идеализуя его и смешивая самые различные религиозные представления, не всегда применяя принцип историзма в описании религиозных верований и представлений наших предков. Это была не их вина, а их беда: не имея специальной подготовки, они говорили о том, о чем сами едва успевали где-нибудь прочитать или услышать.

Известно, что есть три вида невежества: не знать ничего; знать плохо; знать не то, что надо. О втором виде, как наиболее характерном для нашего «полупросвещенного» общества говорят часто, о третьем стараются не говорить вообще. Между тем, это самый больной вопрос. В гуманитарной сфере мы отяготили, перегрузили себя псевдознанием: появилось много таких дисциплин, которые призваны развивать всестороннюю личность на основе свободного выбора. Аргумент обычно один и тот же: учащиеся должны знать, они должны понять... Но почему это необходимо детям знать, авторы программ обычно не считают нужным объяснять. Таким образом, школа (как общеобразовательная, так и высшая) остается тем местом, где детям отвечают на вопросы, которых они не задавали.

Программы по культурологии и религиоведению дают много таких знаний, воспринимать которые дети готовы далеко не всегда. Учебные программы призваны показать, что существует плюрализм мнений в обществе, что нельзя воспринимать мир в одной плоскости, с одной точки зрения. Но педагоги не всегда помнят (может быть и не всегда знают) о том, что утверждают философы, которые не говорят больше о реальности-как-она-есть, но о реальности-с-определенной-точки-зрения. Думается, что введение стандарта по теологии тем и опасно, что будет навязываться одна из точек зрения в качестве правильной.

Авторы стандарта по специальности «Теология» необходимость богословского образования объясняют велением времени: его отсутствие приводит к вредоносному распространению самого темного сектанства, оккультизма и даже сатанизма. Религиозно-националистические и даже нацистские движения, говорят авторы проекта, сегодня быстро распространяются именно из-за отсутствия масштабной государственной программы религиозного просвещения, а отказ от возможности теологического образования в государственных вузах может, в конечном счете, привести к неготовности государства противостоять любым проявлениям крайнего религиозного фундаментализма, влиянию так называемых тоталитарных сект, демонических и иных деструктивных культов, а религиоведы из государственных вузов не способны противодействовать сектантству. «Государственная власть, — считают авторы стандарта, — должна знать, как наиболее успешно здесь можно действовать, как вести диалог, как находить разрешение тех или иных существующих проблем».

Представленный срез проблемы наводит на мысль о том, что религиоведы и культурологи не могут заменить теологов, имеющих свое, совершенно отдельное поле профессиональной деятельности. Авторы стандарта по теологии подчеркивают в своей пояснительной записке, что теология имеет все отличительные признаки самостоятельной области научного знания.

1. Предметом теологии является исследование религиозного опыта во всех его конкретных проявлениях, его значение для мировой истории, современного общества и личности,

2. Метод теологии включает в себя обычные научные методы дедуктивных, аксиоматических и гуманитарных наук. Кроме того, — соотнесение религиозного опыта и религиозного знания в истории человечества с секуляризованной наукой и культурой.

3. Теология как наука включает в себя системообразующую дисциплину (изучение догматических учений, или в современной научной терминологии — догматическое богословие) и целый ряд связанных с ней частных предметов, то есть имеет строгую систему: догматическое, историческое и практическое богословие.

Таким образом, мы можем констатировать новые формы взаимодействия государства и Церкви и изменение представления о том, что богословие — занятие лишь для «лиц духовного звания». К чему это приведет, покажет время. Но уже сегодня у нас есть основание сделать вывод: введение стандарта по специальности «Теология» в систему государственного высшего образования может в корне изменить представления о тех гуманистических ценностях, которые сегодня активно пропагандируются.

№ 4, 2000. С. 66–73.