Уже из одного этого видно, что эллинистическая мистика и мистика апостола Павла принадлежат двум совершенно различным мирам. В основе эллинистической мистики лежит идея обожения, в основе же мистики Павла — единение с Божественным существом. Глубокое различие заключается также и в том, что эллинизм никоим образом не предполагает той связи между предопределением и мистикой, которую мы видим у Павла. В основанной на идее символа эллинистической мистике для всякого человека открыта возможность путем подражательного переживания смерти и воскресения божества достичь обожения и в этом качестве освободиться от власти судеб, господствующих над природным миром.

В мистериальных религиях эллинизма символ сгущается и возвышается до реальности. Благодаря тому, что верующий настойчиво помышляет о символическом соответствии и переживает его в акте инициации, оно становится для него реальностью. У Павла символическое измерение вообще отсутствует. Он утверждает лишь нечто непостижимое, а именно: что исторический факт смерти и воскресения Христа сказывается и продолжается в верующих. С этим реализмом связано и то, что если в греческих мистериальных религиях смерть и воскресение остаются однократным, обретаемым в акте инициации переживанием или время от времени обновляются новыми посвящениями, то у Павла это такое событие, которое, начиная с момента крещения, непрерывно повторяется в верующем. По эллинистическим представлениям, верующий живет тем, что он получил при посвящении; у Павла все бытие верующего после крещения – всегда новое переживание смерти и воскресения, начавшееся с актом крещения. В этом представлении о непрестанном умирании и воскресении со Христом вполне сказывается реализм мистики апостола Павла. То, что в его мистике важную роль играют таинства, сближает ее с мистикой эллинистических мистериальных религий и с примитивной мистикой вообще.

Павел рассматривает крещение и причастие как поступки, обладающие реальной действенностью, и ставит в зависимость от них само спасение. Так, действие крещения мыслится настолько конкретно, что коринфяне крестились за уже умерших, чтобы путем такой замены распространить на них спасительное действие таинства. Павел не видит здесь суеверия и не только не борется с этими представлениями, но использует их как аргумент против тех, кто сомневается в воскресении (1 Кор. 15, 29). Представление о том, что избранный одной лишь верою в Иисуса Христа может достичь мистической общности с ним, лежит целиком и полностью вне поля зрения апостола Павла. Он принимает как нечто само собой разумеющееся, что укоренение во Христе происходит в акте крещения и зависит от этого акта.

Чувственная сторона акта крещения не играет у Павла никакой роли. Торжественная церемониальность (неотъемлемая часть эллинистических мистерий) у него отсутствует. Он лишь наделяет сакральные действия тем значением, которое подобает им с точки зрения его мистики. Павел обращает людей в христианство, и ему неважно, однако, будет ли он сам их крестить. Христос послал его не крестить, а благовествовать. Эта сакраментальная трезвость абсолютно неэллинистична. Павел объединяет таинства, как он застал их в раннехристианских общинах, со своей мистикой смерти и воскресения во Христе, и объясняет их, исходя из идей, отнюдь не заложенных в перенятых им действиях.

 



 
PR-CY.ru