В этом споре проявилось несовершенство христианской догматики, которая, по утверждению апологетов, якобы получила свой завершенный вид еще в апостольские времена. Однако в посланиях апостола Павла еще нет завершенности идей сыновства и Боговоплощения, нет различия между реалистической и символической мистикой. Но именно мистика апостола Павла занимает своеобразное положение между примитивной и умозрительной мистикой: его религиозные представления значительно возвышаются над представлениями, господствующими в примитивной мистике восточных и греческих культов.

Магическая мистика получает развитие в восточных и греческих мистериальных религиях начала нашей эры. В культах Аттиса, Озириса, Митры, а также в элевсинских мистериях в их позднейшем, углубленном виде верующий путем посвящения в таинства обретает единство с божеством и таким образом становится причастен к вожделенному бессмертию. Благодаря этому причастию он перестает быть природным человеком и возрождается к высшему бытию.

Примитивная мистика к апостольскому времени еще не достигла понятия об универсальном, но когда понятие об уже достигнуто, и человек подвергает рефлексии свое отношение к целостности бытия и к бытию-в-себе, тогда мистика расширяется, углубляется и очищается. Познавая же единство всех вещей в Боге, в бытии-в-себе, человеческая личность покидает волнения преходящего мира, обретает покой вечного бытия и ощущает себя сущей в Боге и вечной в каждое мгновение. Эта умозрительная мистика появляется везде, где человеческая мысль в высшем напряжении стремится постичь отношение личности к универсальному. Ее можно найти у брахманов, у Будды, в платонизме и в стоицизме. Она проникает также и в христианство, первоначально наивно дуалистическое, строго различающее между «теперь» и «тогда», между посюсторонним и потусторонним. Христианство стремится сопротивляться ей, однако в лице своих великих мыслителей или под влиянием великих движений мысли пытается уяснить себе отношение Бога и мира, и здесь мистика оказывается для него неизбежной.

Характер умозрительной мистики меняется в зависимости от места и времени. В наиболее абстрактной форме она есть у брахманов и у Будды, где человек мыслит свое существование здесь, в границах чистого и пустого понятия бытия и растворяется в нем. Мистика апостола Павла тоже должна была бы устремляться к единению человека с Богом как с первоосновой бытия. Однако этого не происходит: апостол Павел ни разу не говорит о единении с Богом или о бытии в Боге. Конечно, он утверждает, что верующие суть дети Божьи, однако это сыновство удивительным образом постигается им не как непосредственное, мистическое отношение к Богу, но как опосредованное и осуществленное через мистическую общность со Христом. Поэтому основная мысль мистики апостола Павла звучит так: «Я есмь во Христе; в нем я переживаю себя как существо, свободное от этого чувственного, грешного и преходящего мира и уже принадлежащее миру преображенному; в Нем я обретаю уверенность в воскресении; в Нем я есмь дитя Божие». Исключительное своеобразие этой мистики заключается еще и в том, что бытие во Христе представляется в ней как умирание и воскресение со Христом, благодаря которому человек освобождается от греха и Закона, стяжает Дух Христов и получает уверенность в воскресении. «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу. И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19–20). «Ибо все вы сыны Божьи по вере во Христа Иисуса; все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3, 26–28) и т.д.