Касаясь вопроса о Его домирном бытии (т.е., чем же был Сын до того, как вочеловечился в конкретную личность – Иисуса Христа), в апостольские времена говорили, что Он пребывал в Боге от вечности (изначально, всегда) и сошел от Бога для сотворения мира. Но подробнее этот вопрос не разбирался, поскольку первые верующие были по большей части люди простые, без философского и богословского образования, а ранние опыты богословской науки у христиан могли появиться лишь тогда, когда в Церковь вступили лица философски образованные.

К тому же к апостольскому времени примитивная мистика ранних христиан еще не достигла понятия об универсальном. Считалось, что все внеземное достигается лишь путем магического акта, благодаря которому человек обретает единство с Богом, причащаясь к его сверхъестественному бытию. Изначальный смысл жертвенной трапезы в том и состоит, что благодаря ей человек каким-то таинственным образом соединяется с божеством. Первые христианские писатели, отталкиваясь от начальных слов Евангелия от Иоанна, стали развивать учение о Христе как воплощенном Логосе. Однако этот греческий термин имеет более широкое содержание, чем русское понятие «Слово», каким обычно переводится. «Логосу» в греческом языке соответствует, в частности, понятие «Разум». Но в богословие он пришел не из обиходного языка, а из древнегреческой философской лексики, причем философы также давали ему несколько значений. Для них Логосом, прежде всего, был идеальный божественный мир – совокупность идей (или первообразов), которые осуществляются в материальном мире. Вместе с тем Логос – это отражение Божественного в материальном. Говоря о Логосе, философы давали понять, что это Бог не Сам в Себе, а в действии, в осуществлении творения. Христиане, восприняв этот языческий по существу термин, отождествили с Логосом (Словом) второе лицо Троицы – Бога Сына. Это позволило многим язычникам, глубоко впитавшим идеи греческой философии, понять по-своему христианское учение: когда Бога Сына называли Логосом, для них сразу становилось понятным, что Сын – это посредник между Абсолютным Богом (Богом Отцом), пребывающим в Себе, и материальным миром.

Но, с другой стороны, это порождало много новых трудноразрешимых вопросов. Прежде всего, в такой интерпретации Бог Сын (или Слово-Логос) неизбежно воспринимался как божество низшее, сотворенное, подчиненное Богу Отцу, а во-вторых, возникали сомнения в его изначальности и совечности Отцу. Поскольку Логос есть как бы изреченное Слово, Которым Бог Отец творит мир, то его рождение следовало считать скорее предмирным, а не извечным. Вот и получалось, что Бог не един, а изначально множественен, что подрывало самые основы монотеизма, провозглашенного Ветхим Заветом и принятого Новым.

Одной из ранних попыток преодолеть эти затруднения и примирить Троичность с Единством стало учение монархиан. Его основоположником считается некий Праксей, прибывший в Рим в 70-х гг. II в. О его собственном вероучении сохранились лишь отрывочные сведения, причем исходящие от его противников. Пишут, что весь Ветхий Завет сводился для него к единственной фразе: «Я Бог и нет другого, кроме Меня», а Новый Завет – к словам Иисуса, вроде «Я во Отце и Отец во Мне» или «Я и Отец одно». Исходя из этого, Праксей считал, что «Сын» есть лишь название человеческой, небожественной стороны в Христе, а по сути Своей Христос есть Сам Отец, который из невидимого сделался видимым. Иначе говоря, Сам Отец страдал на кресте и умер, но не по божеству, а по человечеству. Последователи Праксея (монархиане) рассуждали так: если Христос был Богом, надо, во избежание двоебожия, отождествить Его с Отцом – «Христос был Богом и пострадал за нас, Сам будучи Отцом. Иного говорить не можем».