На втором плане оказались еретики-маркиониты, которые учили, что не только иудейское понимание Ветхого Завета неугодно Богу истинному, но и самый Бог, давший этот Завет, – иной, низший Бог, не тот, что открылся в Новом Завете. Из канона для маркионита отпадает не только Ветхий Завет, но и большая часть Нового: кодексом истинного Откровения признается только искаженное Евангелие Павлова ученика, Луки, и десять посланий апостола Павла (исключены послания к Тимофею, Титу и Евреям).

По отношению к языческим, естественным религиям христианство унаследовало иудейский взгляд: Бог истинный есть лишь Один, Творец мира, поэтому всякая религия, исповедующая бога не-Творца, есть религия ложная, и это дело демонов – или в том смысле, что демоны сами, являясь людям и вселяясь в идолов, обманом довели людей до служения себе как богам; или в том смысле, что они внушили падшему человечеству ложное представление о божестве и довели его до почитания тварей вместо Творца, или даже созданий демонами направляемого воображения. Но, объявляя все религии, кроме ветхозаветной, завоеваниями демонов в падшем человечестве, христианство столкнулось с вопросом: откуда же взялись в этих религиях представления и учения, сходные с богооткровенными (понятие о Едином Высшем демиурге, о явлении богов на земле в виде людей, о конце мира через всемирный пожар)? И ответ был таков: эти учения у греков суть или заимствования у евреев, или глухая память о первоначальном Откровении, общим для всего человечества. Иначе говоря, частицы истины есть в языческих религиях, но лишь постольку, поскольку эти религии соприкасаются с христианским Откровением (в этом отношении полной противоположностью христианству является языческий неоплатонизм, признавший Откровение источником истинной философии, но исключавший из области его как раз Откровение христианское: в оракулах или в мифах всевозможных религий, кроме христианского). Отсюда выходило, что в языческих религиях нечего искать каких-либо Откровений в дополнение к Библии и Евангелию; для христианина важно не столько содержание этих истинных положений в язычестве, сколько самый факт их существования, дающий некоторый ответ на недоумение: неужели милосердный Бог оставил все дохристианское человечество в беспросветном мраке?

По отношению к личному религиозному творчеству вопрос для христианства ставился так: возможны ли в послеапостольское время пророки, приносящие новые Откровения, а если возможны, то как их отличить от лжепророков? Церковь отвечала: апостольский век был исключительным веком Откровения, в который сообщено было все, что нужно знать для спасения. Все, написанное после них, неизмеримо ниже; пророки-догматисты в будущем невозможны. Словом, разделываясь с языческим религиями, Церковь ограничила Ветхим и Новым Заветами область писанного Откровения для прошлого; разделываясь с личным религиозным творчеством, стоявшим перед ней главным образом в виде гностицизма, она ограничила теми же двумя Заветами область писанного Откровения и для будущего. Но гностицизм редко выступал открыто; черпая элементы для своих построений из всевозможных философий и мифологий (помимо собственной фантазии), он стремился выдать их в свет под флагом тайного апостольского предания.