3. Культура римлян времен империи.

После убийства Цезаря старый порядок окончательно расшатался. Необходимость пресечения внутренних смут стимулировало передачу власти одному из духовных наследников Цезаря – Октавиану Августу, правление которого стало окончательным этапом становления нового строя. Август закрепил за собой звание императора, первого сенатора-принцепса, трибунскую власть, должность консула, проконсула провинций, цензора, верховного понтифика. Сложившийся в результате диктатуры и преобразований Августа государственно-политический уклад получил название принципата.

Принципат сохраняет видимость республиканской формы правления и почти все учреждения республики: созываются народные собрания, заседает Сенат, по-прежнему избираются консулы, преторы и народные трибуны. Но все это только прикрытие постреспубликанского государственного строя. Фактически принципат был монархией, поскольку при сохранении старых республиканских учреждений власть была сосредоточена в руках одного человека – первого сенатора, т.е. принцепса. В эпоху принципата завершился процесс превращения государства из органа римской аристократии в орган всего класса рабовладельцев, верхушку которого составляли сословия нобилей и всадников. В этот период система управления провинциями приобретает новый облик. Все провинции разделяются на два условных класса: императорские (под предлогом ведения военных действий) и сенаторские. В императорские провинции правителей назначал лично император.

Для нас ясна историческая закономерность перехода Рима от республики к империи, но для современников это было трагедией. Они видели только гибель республики, и она отождествлялась для них с гибелью Рима. Если власть Рима над народами была приобретена превосходством римской «доблести», то поколебать ее могла лишь ее утрата. Так складывалось представление о роковом нравственном упадке Рима: древняя римская доблесть, учившая ставить общее благо выше всего, была подорвана и разрушена пороками, прежде всего корыстолюбием и честолюбием, побуждающими человека ставить личное благо выше всего. Началом этого процесса была победа над Карфагеном, после которой римляне утратили былую воинскую простоту; концом этого процесса должна быть, по пессимистическому суждению, гибель Рима, а по оптимистическому суждению – искупление грехов страданиями и нравственное и политическое возрождение Рима. Те, кто верил в возможность спасения, должны были с удвоенной силой броситься в общественную борьбу; тем, кто не верил в это, оставалось отстраниться от общественных дел и уйти в себя. Противоположность между делом и досугом, между деятельностью и созерцанием, между общественным и частным, наметившаяся еще в предшествующем периоде, достигает теперь предельной остроты.

Обострение социально-политической борьбы в Риме резко повышает значение красноречия. Торжественное красноречие отходит в тень, на Форуме царит красноречие политическое и судебное: политическое как средство воздействия на Сенат и народное собрание, судебное как средство опорочить политического противника («черный пиар»). Школой римского красноречия была и оставалась греческая риторика. Предубеждения были сломлены, аристократы и выходцы из простонародья одинаково учились красноречию у греческих учителей, приноравливая их уроки к своим возможностям и потребностям. Не случайно первый после Аристотеля связный курс риторики, обобщающий весь опыт эллинистической теории, дошел до нас не в греческом, а в латинском изложении, сжатом и толковом.